Рим. Роман о древнем городе - Стивен Сейлор

– «Со времен царей»! Люди говорят так, имея в виду немыслимую, не поддающуюся воображению древность. Как будто время царей не может вернуться снова.

Он поднял взгляд к Ростре и кивнул Цезарю. Тот кивнул в ответ и встал, чтобы обратиться к народу.

– Граждане! – возгласил Цезарь, и гомон толпы смолк: все приготовились слушать.

Помимо прочих достоинств, Цезарь считался одним из лучших ораторов Рима: обладал звучным, разносившимся на большое расстояние голосом, умело импровизировал и красноречиво выступал по любому вопросу. В данном случае речь его была коротка и конкретна.

– Граждане! Мы собрались, чтобы увидеть один из самых старых и чтимых наших обрядов – бега́ луперкалии. В них примут участие высшие служители государства и юноши из древнейших фамилий. Луперкалии возвращают нас к величию и простоте предков, к тем временам, когда римляне жили ближе к земле, ближе к своим стадам и в конечном счете ближе к богам, которые щедро одаряли Рим плодовитостью и изобилием. Граждане! В последние годы из-за войны многие старинные обряды были заброшены, а если и исполнялись, то не должным образом. На луперкалии бегали лишь немногие и без особого удовольствия. Но пренебрегающий исконными обычаями оскорбляет своих предков, исполнение же всех обрядов с подобающей скрупулезностью есть лучший способ почтить богов. Рад сообщить, что сегодня в обряде примут участие самые крепкие, сильные мужи и юноши. Проклятие гражданских войн уменьшило население нашего любимого города, многие доблестные мужчины пали. Но сегодня наши бегуны поспособствуют восстановлению населения города ударами священных ремней. Пусть каждая женщина детородного возраста подставит свое запястье! Да пребудут с нами радость и изобилие! Граждане! Наши жрецы принесли жертвы, произвели гадание и, прочтя священные знаки, установили, что сегодняшний день благоприятствует празднику. Итак, сейчас поднятием руки я, Гай Юлий Цезарь, возвещу начало луперкалий.

Под взрыв рукоплесканий толпы бегуны рванули с места. Им предстояло пробежать по различным местам города три полных круга.

Луций бежал рядом с Антонием. Ему нравилась панибратская манера общения консула, державшегося с юношей так, словно он был давним собутыльником или товарищем по военным походам, с которым можно непринужденно пошутить насчет толстой задницы кого-нибудь из бегущих магистратов или обсудить достоинства собравшихся на пути бегунов женщин. При виде Антония женщины перешептывались, хихикали, подталкивали одна другую вперед и охотно подставляли запястья под его удары. Похоже, чтобы очаровать их всех, Антонию не требовалось ни малейших усилий.

Приметив, что Луций робеет, Антоний принялся его подбадривать:

– Ты рыкни на них, им это нравится. Кружи вокруг них и не бойся смотреть любой прямо в глаза… и не только. Вообрази, будто ты волк, а она – овечка.

– Но, Марк, я не уверен, что могу…

– Чепуха! Вспомни слова своего дядюшки – это твоя религиозная обязанность! Просто следуй за мной и делай как я. А если храбрости не хватает, так попробуй обратиться за ней к амулету, который ты носишь.

Луций набрал побольше воздуха и постарался действовать в соответствии с полученными указаниями, что оказалось не так уж трудно, поскольку перед глазами у него был пример Антония. Он чувствовал силу своих ног, слышал свое дыхание, видел ухмыляющиеся лица девиц, попадавшихся по дороге, и ухмылялся им в ответ. А еще щелкал в воздухе своим ремнем, вскидывал голову и ревел. Юношу охватила эйфория, и он действительно начал проникаться сакральной сущностью древнего ритуала. Прежде, мальчиком, участвуя в луперкалиях, Луций отбывал обязанность без всякого воодушевления. Что же изменилось сегодня? Прежде всего, теперь он был мужчиной, и Антоний был рядом с ним, и его двоюродный дядя, великий Цезарь, неоспоримый правитель Рима, лично благословил обряд. Юноша словно физически ощутил соприкосновение с неким источником земной силы, посылавшей людям импульсы плодородия через луперкалии.

Ударяя ремнем по запястью хохочущей девицы, он чувствовал сопричастность чему-то мистическому, какой не ощущал никогда прежде. Но эта сопричастность духу праздника имела и физическое проявление: он то и дело чувствовал, как твердеет плоть между ног. Луций бросил взгляд на Антония и по несомненным признакам понял, что старший друг испытывает такое же возбуждение.

Антоний заметил перемену в Луции и рассмеялся:

– Ого, вот это дух! Так держать, юноша!

Они завершили первый круг и снова помчались через Форум, где перед Рострой собралась еще большая толпа. Люди хотели присутствовать при завершении обряда и принять участие в общественном празднике, который за ним последует. Когда бегуны проносились мимо Ростры, Цезарь остался на троне, но поднял руку в приветствии.

– Подожди меня здесь, – бросил Антоний.

Покинув ряды бегущих, он стремительно поднялся на Ростру, извлек неизвестно откуда взявшуюся золотую, увитую листьями лавра диадему, высоко поднял ее, показав народу, а потом преклонил колени перед Цезарем, держа венец над его головой.

Толпа была поражена – ничего подобного ритуалом луперкалий не предусматривалось. Кто-то рассмеялся, кто-то разразился рукоплесканиями, но послышались и возгласы осуждения. Цезарь подавил улыбку и, напустив на себя огорченный вид, удержал руки Антония, не дав тому возложить венец на его чело.

Теперь радостными возгласами и аплодисментами разразилась вся толпа. Цезарь сидел неподвижно, и лишь глаза его прочесывали народ, оценивая реакцию. Потом он взмахнул поднятой рукой, отсылая Антония и давая понять, чтобы он продолжил бег.

– Что это было? – спросил Луций, когда Антоний вернулся.

В одной руке у него оставалась диадема, в другой – плеть из козлиной шкуры.

– Сияние лысины твоего дядюшки ослепило меня, вот я и решил, что ее необходимо чем-то прикрыть.

– Марк, будь серьезен.

– Для мужчины в возрасте Цезаря нет ничего более серьезного, чем лысая макушка.

– Марк!

Но больше Антоний ничего не сказал: он зарычал, подпрыгнул и помчался к группе молодых женщин, которые восторженно завизжали. Луций поспешил за ним, желая вернуть ту эйфорию, которую испытал, пробегая первый круг.

Когда они пробегали по Форуму мимо Ростры во второй раз, толпа стала еще больше. Антоний снова вырвался из рядов бегущих, взлетел на помост и продемонстрировал народу диадему.

– Венчай его! Венчай его! – скандировали многие.

Но немало было и других, скандировавших:

– Нет царям и коронам! Нет царям и коронам!

Подобно миму, Антоний вновь разыграл сцену поднесения Цезарю диадемы, и тот вновь отклонил ее, отмахнувшись от царского венца, словно от назойливого насекомого. Реакция толпы была еще более восторженной, чем в прошлый раз. Люди орали, хлопали в ладоши, топали ногами.

Антоний отступил и вернулся к бегунам.

– Марк, что происходит? – требовательно спросил Луций.

Антоний хмыкнул:

– Цезарь – мой командир. Мне подумалось, что эта уязвимая плешь нуждается в стратегическом прикрытии.

– Марк, это не смешно.

Антоний покачал головой и рассмеялся:

– Да разве может быть что-нибудь смешнее лысины твоего двоюродного дядюшки?

Больше он ничего не сказал.

Они завершили третий, последний круг. Теперь Форум был полностью заполнен народом – за это время новость об отказе Цезаря принять венец разнеслась по городу и привлекла новые толпы. Теперь Антоний направлялся к Ростре под гром голосов, выкрикивающих противоположные призывы.

– Венчай его! Венчай его!

– Нет коронам, нет царям! Нет коронам, нет царям!

В третий раз Антоний поднес венец Цезарю, и в третий раз Цезарь отверг его.

Рукоплескания и крики были подобны грому.

Цезарь встал и воздел руки, призывая к молчанию. Он взял диадему из рук Антония, поднял высоко над головой, и толпа замерла в напряженном молчании. Казалось, в следующее мгновение Цезарь увенчает себя сам.

– Граждане! – вскричал он. – Мы, римляне, признаем лишь одного царя – Юпитера, царя богов. Марк Антоний, забери эту диадему, отнеси в храм Юпитера и преподнеси ему как дар от Гая Юлия Цезаря и народа Рима.

Восторг народа не поддавался описанию. Цезарь снова поднял руки, призывая к молчанию.

– Возвещаю, что луперкалии прошли хорошо, в полном соответствии с обычаем. А теперь все на праздничный пир!

Луций стоял перед Рострой, в самой толчее, смотрел наверх, на своего двоюродного дядю, и не знал, что и думать о разыгранном на его глазах представлении и о реакции на него со стороны народа. Ему казалось, что люди, кричавшие «Венчай его!», восхищались еще более бурно, когда Цезарь отвергал корону, словно сам акт отказа от символа власти давал ему ту власть, которая в этом символе воплощалась. Кричавшие же «Нет царям, нет коронам!», похоже, были настолько глупы, что и вправду верили, будто без диадемы Цезарь не является фактически полновластным царем. Правда, Антоний как-то сказал ему, что «в политике видимость – это все». Да, как ни поверни, а это сбивало с толку.