Зекамерон XX века - Вернон Кресс

— Заодно, видать, и с Варле разобрались… Надо же, какое совпадение — вместе носилку таскали!..

— Да-а-а, им теперь…

Судьба Лесоцкого была обычной судьбой наших военнопленных. Бывший комбат попал в плен, бежал из лагеря и воевал в южной Франции. Когда через два года репатриировался, его рассказам не поверили, тогда во Франции еще не организовали Союза бывших партизан, да никто и не потрудился написать туда — гораздо проще осудить подозрительного человека. По мнению Сталина (так в ту пору говорили), было целесообразней наказать девяносто девять невинных, чем упустить одного настоящего преступника, диверсанта, сотрудника гестапо или шпиона. Но когда в честь пятилетия со дня освобождения Парижа французский военный атташе подал список офицеров Советской Армии для наград, Лесоцкого после долгих поисков нашли в картотеке ГУЛАГа. И тогда машина начала работать, в виде исключения, в обратную сторону. Как раз подоспели доказательства невиновности и Варле, собранные его семьей частным образом в Италии, и наши товарищи были реабилитированы.

Через два дня маленький Мавропуло, который большую часть времени дневалил в доме Острогляда, сообщил мне, что вернулась Анна Карловна.

— Заболела и лежит, почти не поднимается. Из кухни слыхал, как мужу говорила, что ей в райотделе бумаги совали, а она не подписывала…

— Какие бумаги?

— Этого не расслышал. Острогляд ей прямо при мне: «Безобразие, по системе Гаранина работают!» Очень был сердит и расстроен — где же видано, чтобы он при нас говорил о чем-то таком?.. Еще Карловна говорила, что согнали туда много врагов народа, но большинство выпустили, никто ничего не захотел подписывать — они теперь стали умнее. Она считает, очередная провокация.

Через неделю нас перевели на первый участок.

Под Северным Верблюдом

1

Мы перешли по льду ключ Днепровский и медленно стали подниматься по узкой тропе к конторе. Возле небольшого домика у входа в штольню стояли горные мастера и наблюдали, как приближалось подкрепление. Из домика вышел высокий человек в большой белой ушанке и приветствовал меня — это был Яценко, мой бывший начальник на втором участке.

Отсюда, со склона высоченной двугорбой сопки с романтическим названием Северный Верблюд, лагерь и поселок просматривались, как с птичьего полета. Работы здесь велись в штольнях, а одна бригада добывала касситерит лотками. Она обнаружила в старом карьере под одной из вершин сопки очень богатую, почти такую же, как «Надежда», жилу и тщательно скрывала от начальства ее точное расположение. После нескольких безуспешных попыток узнать, откуда шел поток самородков и намытого металла, бригадира Бергера оставили в покое и довольствовались тем, что его лоточники выполняли задание на четыреста — пятьсот процентов. Сверх того они сдавали много касситерита в ларек, так что табаком и едой были обеспечены.

Сейчас Борис Бергер сидел в теплой конторе. Это был стройный атлет с красивым, мужественным лицом. У окна подпирал стенку сутуловатый, рослый и грузный Вася Бойко, бригадир проходчиков, бывший водитель и власовский офицер. Из-за крючковатого носа и толстых губ немцы долго его мучили в лагере военнопленных, подозревая, что он еврей.

— Та я же хохол, — говорил он нараспев, и в этом никому из нас не пришло бы в голову усомниться. — Ну, освободили они меня, попал к Власову в Италию, потом в Бельгию. Ну, народ там… никак не мог научиться разговору, даже город у них есть X…, вот язык!.. А между прочим… — Он по-заговорщически хитро взглянул в мою сторону и вдруг выпалил: — Фердэмех![118] Понимаешь, Петро?

Только после долгого раздумья я сообразил, что он хотел сказать, и спросил:

— Что, больше ничего не помнишь?

— Нет, но это слово слыхал чаще всего… Хорошо было в Брюсселе. В отеле отдельная комната, больше этой конторы, на стене всякие кнопки. Раз подошел, хочу лампу зажечь, жму на кнопку, а света нет — девушка вдруг появляется, горничная, чего, мол, желаете? Звонок, оказывается. Вот, думаю, скажут, дикари из России, стыдно. Я не растерялся и стопку показываю: сто грамм принесите! Она через минуту влетает с таблетом, а там сто грамм и закуска… Вот была житуха! — Он глупо засмеялся и добавил: — Фердэмех!

Начальником участка здесь был молодой горный инженер Островский, который думал только о своей жене (по слухам, очень ветреной), шахматах и предстоящем отпуске. Участком фактически руководил горный мастер Панченко — подтянутый старик, бывший пограничник, которого даже многолетнее заключение не отучило от военной выправки. Он жил душа в душу с бригадирами, открыто помогал заключенным, не признавал для них никакой лагерной дисциплины, но был очень требователен в работе. Сам он освободился давно, еще до войны. Высокий и прямой, с приветливым приятным лицом, он всегда был в хорошем настроении, единственный вольный, который знал и никому не выдавал секрет бергеровской жилы.

Работа в шахте была очень тяжелой. Пудовым пневматическим молотком в течение многих часов бурили глубокие шпуры в страшно твердой скале. Потом взрывали ее, забойщики грузили породу в вагонетки, откатывали их на несколько сотен метров и опрокидывали в отвал. В шахте было темно, пользовались самодельными фонариками из консервных банок с фитилями, которые плавали в мазуте. Эти лампы ужасно коптили, и после смены люди выбирались на поверхность похожими на негров.

Я ходил с маркшейдером замерять, гнал теодолитные и нивелирные ходы, привязывая десятки отсчетов один к другому, считал вагонетки на отвале, но часто работал также на общих: сам грузил и возил вагонетки, когда не хватало откатчиков. На нашем участке было отдельное оцепление, и хотя мы питались неплохо благодаря «большому металлу», все же чувствовали себя неуютно, будучи отрезанными от поселка, где можно было поддерживать контакт с вольными.

Однажды на участке появился Грек. Созвал все начальство, горных мастеров, бригадиров, геолога, а в отсутствие Яценко я пошел «от маркотдела». Грек лазил с нами по всем выработкам, заглядывал в самые дальние углы и расхваливал бригадиров.

— О тебе и Бойко знают не только в Сеймчане[119], — сказал он Бергеру, — вы уже в Магадане гремите. Того гляди, вас досрочно освободят — пойдешь ко мне горным мастером?

— Не верится, Дмитрий Константинович, — ответил Бергер, — мы же Берлаг, а у хохла (Бойко) все двадцать пять! Лучше скажите, зачем вы к нам сегодня?

— Слушай, Бергер, нам к концу года надо сто пятьдесят процентов! Покажи жилу — ты ведь знаешь меня. в долгу не останусь! Ни перед тобой, ни перед ребятами…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});