Западное приграничье. Политбюро ЦК ВКП(б) и отношения СССР с западными соседними государствами, 1928–1934 - Олег Кен

Осуществление системы мер по активизации советской политики в Прибалтике, разработка которой велась под руководством Б.С. Стомонякова с осени 1933 г., превращалось в масштабную и неотложную задачу. Уже в начале октября Стомоняков готовил к постановке в ближайшее время перед Коллегией НКИД и в «правительстве» вопрос «о нашей экономической политике в Прибалтике в период второй пятилетки» (необходимость этого объяснялась усилением активности Англии и Германии)[1430]. В октябре-декабре в 1 Западном отделе НКИД активно обсуждалась программа развития культурных контактов с прибалтийскими странами. Одновременно изучались возможности укрепления политических связей с прибалтийскими государствами (в частности, осенью 1933 г. прорабатывался вопрос о приглашении в Москву начальника обороны края Балиса Гедрайтиса и других деятелей Литвы)[1431]. Судя по всему, к концу декабря 1933 г. Б.С. Стомоняков располагал полностью разработанной программой; 7 января 1934 г. он сообщал, что внесенные им предложения приняты Коллегией НКИД и передаются на обсуждение «сессии»[1432]. Вероятно, они вносились в Политбюро в расчете, на рассмотрение их на заседании 10 января. Однако «инстанция» перенесла очередное заседание на 20 января[1433] и приняла предложения НКИД опросом. Возможно, причиной этого явилась занятость руководителей ЦК и организационная суета перед началом открывавшегося 26 января «съезда победителей».

Затруднительно определить, были ли эти предложения подвергнуты изменениям при рассмотрении в Коллегии НКИД. Однако несомненно, что Политбюро внесло в представленную программу коррективы, одобрив ее «в основном»[1434]. Главное из «политических мероприятий» – приглашение в СССР «лидеров» четырех балтийских стран, ни один из которых в этом качестве прежде не посещал Советский Союз, было «отложено». Как это нередко случалось, «откладывание» граничило со «снятием вопроса» (впервые главы правительств прибалтийских государств посетили Москву в 1939–1940 гг.). Под «лидерами», как показывает упоминание об «ответных визитах» т. Литвинова, могли пониматься и министры иностранных дел Финляндии, Латвии, Эстонии и Литвы. Однако даже в феврале 1934 г. Стомоняков о возможности их приглашения отзывался как о сырой идее. Несомненно, неторопливость в вопросе с приглашениями «лидеров» объяснялась внутриполитическими процессами в Эстонии и Латвии, которые зимой 1934 г. приобрели такой характер, что становился актуальным вопрос о возможности быстрых радикальных политических перемен. (Правда, с подачи латвийского посланника А. Бильманиса 17 января НКИД предложил полпредам в Стокгольме и Хельсинки прозондировать возможность заезда в Москву министра иностранных дел Латвии В. Салнайса, возвращавшегося из Швеции через Ленинград; Салнайс отклонил предложение, сославшись на необходимость присутствовать на открытии сессии сейма)[1435]. Вопрос о приглашении министров иностранных дел стал активно обсуждаться в НКИД лишь с марта 1934 г. В итоге главы внешнеполитических ведомств Эстонии и Литвы совершили официальные поездки в Москву в конце июля – начале августа; Рига не приняла тогда приглашения.

Неопределенность внутриполитической ситуации в Эстонии и Латвии отразилась в расплывчатости поручения о приглашении в СССР «политических и общественных деятелей этих государств»[1436]. Неясно, кого из руководителей политических партий Финляндии намеревались пригласить приехать в СССР. В декабре 1933 г. НКИД обращался в ОГПУ с запросом дать свое заключение на возможность приезда в Ленинград крупного деятеля прогрессивной партии, главного редактора столичной «Helsingin Sanomat» Эльяса Эркко. (ИНО ОГПУ не возражало; однако речь не шла о посещении Эркко Карелии)[1437].

С неопределенностью в вопросе о приглашении политических деятелей контрастирует четкость планов военных визитов, хотя вероятность осуществления их в ближайшем будущем была не велика. Москва могла быть уверена в благоприятном отклике на приглашение посетить СССР лишь литовских военных. В конце декабря 1933 г. литовский посланник предлагал «установление контакта между литовской армией и Красной армией с тем, чтобы последняя интересовалась бы и была в курсе оборонительных возможностей Литвы»[1438]. Из литовских военных деятелей в Москве поначалу собирались пригласить «неизменно благоприятно относящегося к нам и влиятельного начальника обороны края» (военного министра) Балиса Гедрайтиса[1439]. К генералу Петрасу Кубелюнасу, судя по всему, в руководстве РККА относились с меньшими симпатиями (когда в мае 1933 г. дебатировался вопрос о приглашении на маневры литовской военной делегации, Стомоняков выражал сомнения в том, что Ворошилов одобрит приглашение начальника генерального штаба)[1440]. Несмотря на санкционирование «инстанцией» приглашения П. Кубелюнаса, НКИД стремился отложить визит генерала, поскольку, после приезда в Москву Ю. Бека, приезд начальника литовского генштаба мог быть истолкован как антипольская и антигерманская манифестация[1441]. После попытки военного переворота в Литве (6–7 июня 1934 г.), к которой оказался причастен Кубелюнас, он был уволен в отставку, и прежнее приглашение потеряло смысл.

Если решение пригласить в Москву начальника генштаба Литвы являлось актом, направленным на развитие дружественных отношений между армиями двух стран, то идея посещения СССР группой латвийских военачальников знаменовала принципиально новый шаг в отношениях с Прибалтикой. (По этой причине в НКИД считали нежелательным посещение Кубелюнасом Москвы одновременно с начальником генштаба Латвии Гартманом[1442] или сразу после его визита, что способствовало фактической отмене приезда литовского генерала). В этом отношении согласие Политбюро подтверждало линию, намеченную постановлением о визите в СССР представителей латвийских ВВС и о назначении советского военного атташе в Ригу после пятилетнего перерыва[1443]. Упомянутый в новом решении генерал Мартине Хартманис (Хартман, Гартман) с января 1934 г. занимал пост начальника генерального штаба. В Москве, надо думать, памятовали о его родственных отношениях с лидером Крестьянского союза К. Ульманисом, который (по выражению первого секретаря полпредства), таким образом «прибрал сильнее к рукам генштаб». 22 марта 1934 г. посланник Латвии А. Бильманис сообщил НКИД, что М. Хартманис, в принципе, согласен приехать в Советский Союз, но желал бы совместить свой приезд с поездкой кого-нибудь еще из начальников генеральных штабов Балтийских государств (тем самым, латыши намекали на желательность приглашения в Москву и начальника штаба эстонской армии Реека)[1444]. Приезд Хартманиса был запланирован на конец апреля – начало мая, однако, поездка сорвалась (как считал Стомоняков, отчасти из-за прямолинейности военного атташе в Риге Сухорукова, который «немного форсировал события и тем самым «вызвал настороженность у недоверчивых латышей»). 15 мая К. Ульманис совершил государственный переворот, существенно повлиявший и на советско-латвийские отношения: главный ориентир внешней политики Латвии начал смещаться в сторону Германии. К тому же, Хартманису пришлось перенести болезненную хирургическую операцию. Сроки его визита были вновь перенесены (с конца июля – начала августа 1934 г. на 1935 г., а затем еще на год).

Руководителей эстонской армии в Москву приглашать пока не собирались. В январе 1934 г. внутриполитическая ситуация в Эстонии была настолько сложной, что никто не мог сказать, состоятся ли после референдума (на котором получил одобрение предложенный вапсами проект конституции) выборы первого президента страны. Весь дипломатический корпус в Таллине гадал, договорятся ли между собой К. Пятс и Й. Лайдонер, что могло бы воспрепятствовать избранию кандидата вапсов генерала Андреса Ларка. В возможность совершения Пятсом государственного переворота верили немногие. При любом исходе президентских выборов перестановки в составе высшего командования были неизбежны – начальник штаба армии генерал Юхан Тырванд не устраивал никого из возможных победителей. Другим мотивом умолчания о военных деятелях Эстонии в «прибалтийской программе Политбюро» могло явиться традиционное предубеждение, вызывавшееся тесными связями между вооруженными силами Эстонии, Польши и Финляндии.

Попытка внести плановое начало в торговые сношения с Прибалтикой и увязать их с политическими инициативами обернулась «уравнительным подходом» к государствам региона, что, вероятно, явилось результатом обсуждения предложений НКИД в ЦК ВКП(б) (или их оценки наркоматом внешней торговли). Предложение НКИД сосредоточиться на закупках преимущественно сельскохозяйственных продуктов[1445] не нашло отчетливого выражения в постановлении Политбюро, сохранившем определение номенклатуры за НКВТ (неясно, кому именно «тов. Розенгольцу» поручалось «предоставить номенклатуру этих товаров» и подразумевало ли это консультации с Наркоминделом). Как и в 1932–1933 гг. особое внимание Политбюро проявило к торговым отношениям с Латвией: к работе привлекался нарком снабжения А.И. Микоян, ее результаты надлежало согласовать с НКИД (характерно, что традиционный оппонент Розенгольца Стомоняков был заменен руководителем наркомата).