Северный крест - Альманах Российский колокол

какъ возстаніе и борьбу трагической воли героевъ и боговъ съ рокомъ, борьбу Іакова съ Іеговой, Прометея съ олимпійцами, Аримана съ Ормуздомъ.

Эти два непримиримыхъ или непримиренныхъ начала, два міровыхъ потока – одинъ къ Богу, другой отъ Бога, вѣчно борются и не могутъ побѣдить другъ друга. Только на послѣднихъ вершинахъ творчества и мудрости – у Платона и Софокла, у Гете и Леонардо да Винчи, титаны и олимпійцы заключаютъ перемиріе, и тогда предчувствуется ихъ совершенное сліяніе въ, быть можетъ, недостижимой на землѣ гармоніи. Каждый разъ достигнутое человѣческое примиреніе оказывается неполнымъ – два потока опять и еще шире разъединяютъ свои русла, два начала опять распадаются. Одно, временно побѣждая, достигаетъ односторонней крайности и тѣмъ самымъ приводитъ личность къ самоотрицанію, къ нигилизму и упадку, къ безумію аскетовъ или безумію Нерона, къ Толстому или Ницше, – и съ новыми порывами и бореніями духъ устремляется къ новой гармоніи, къ высшему примиренію»[101].

Мое слово не вписываетъ ни въ оба эти начала, ни въ синтезъ ихъ, ибо оно есть акосмизмъ на совершенно свой ладъ. – Еще одной отличительной особенностью мною писаннаго является особое пониманіе акосмизма: жизненный, даже сверхъ-жизненный акосмизмъ, гдѣ жизненность ничуть не мѣшаетъ отрицанію жизни (которая есть смерть), ибо любитъ смерть – какъ Жизнь: ибо есть Жизнь, а есть жизнь. Въ томъ же буддизмѣ невѣдѣніе и желаніе (и даже воля) идутъ рука объ руку и относятся къ тому, отъ чего должно избавляться; у меня же всё премного сложнѣе: исторгать невѣдѣніе есть главнѣйшая цѣль гностика, но волю исторгать менѣе всего надобно, ибо её еще слѣдуетъ пѣстовать.

Тему акосмизма мнѣ бы хотѣлось окончить словами И.Поклонскаго, понимающаго акосмизмъ не то чтобы нѣсколько на иной ладъ, но скорѣе съ иного угла: «Акосмизм – это вообще одна из главных констант гениальности. Я бы даже сказал, что акосмизм – сущность гениальности, поскольку чем более человек не приемлет мира, тем более он полон собой, являет своей полнотой отрицание всей космической роскоши. Чем более перед одним человеком бледнеет весь остальной мир, тем более он акосмист. Хотя он может быть отнюдь не акосмистом по своим воззрениям. Примеры: Гете, Паскаль, Лейбниц, Леонардо, Лермонтов и т. д.

Нельзя у Пушкина видеть только быт, а у Некрасова только тему о сострадании к народу. Сферы психические затрагиваются неизбежно. Какой-нибудь святой может писать только о духе, только о Боге, только о вечности, и это не будет стоить даже страницы из «Онегина» или пары строчек из стихов Некрасова.

То есть можно, конечно, например, исключить описание природы и душевных волнений из своих писаний, но что тогда останется описывать. Всё дело в том, чтобы сделать природу и душу максимально насыщенными духом и описать, как дух их отрицает, уничтожает, побивает, разлагает. Но без их описания не будет акосмизма. Своим писанием надо сначала искусно изобразить всю красоту космоса, чтобы затем показать высшую красоту – смерть красоты и ее страдание, ее проницание и отрицание духом» (Поклонскiй. И. Изъ частныхъ бесѣдъ конца 2018-го).

Если у Ницше при минимумѣ жизни (въ личномъ судьбѣ, in praxi) была апологетика этой самой жизни, то у меня вовсе наоборотъ: при порою максимумѣ ея идутъ проклятія ей. Трудно представить себѣ картину: проклинающій міръ человѣкъ, дѣлающій сіе съ улыбкою, со смѣхомъ, держа въ рукахъ сигару и пр., и пр.

* * *

Обратимся къ исторіи гностицизма (въ томъ числѣ и для того, чтобы лучше понять это явленіе), но сперва скажемъ должное быть сказаннымъ.

Само слово gnosis означаетъ, какъ извѣстно, знаніе, но въ гностицизмѣ это знаніе особаго рода: знаніе и созерцаніе вѣчнаго; здѣсь очень важенъ мистическій и религіозный оттѣнокъ (вплоть до пониманія гносиса какъ экстатическаго знанія о божествѣ, полученнаго милостью мистическаго съ нимъ сліянія). Такимъ это понятіе предстаетъ у Платона и по наслѣдству переходитъ къ гностикамъ. Словомъ, знаніе здѣсь понимается на восточный ладъ; этимъ мы обязаны путешествіямъ Пифагора и Платона на востокъ. Къ сказанному добавляется связь гносиса съ аллегоризмомъ (аллегорическимъ толкованіемъ), мистеріей и магіей. Такимъ образомъ, гносисъ имѣетъ мало отношенія къ ratio: gnosis – скорѣе мудрость, рожденная милостью откровенія, рождающая знаніе какъ спасеніе. Гносисъ означаетъ для человѣка, его постигшаго, искупленіе и спасеніе; спасеніе немыслимо безъ гносиса. Уже исходя изъ сказаннаго, очевидно, что гностицизмъ есть религія, а не религіозная философія (какъ, напримѣръ, новоплатонизмъ).

Гностицизмъ отличается отъ ортодоксіи – поверхъ прочихъ отличій – адогматичностью: гностическія откровенія основаны на личномъ, незаемномъ опытѣ. Если любая ортодоксальная религія дѣлаетъ ставку на вѣру, чужую вѣру, становящуюся – не безъ ломки, слезъ и вивисекціи Я – какъ бы своею, то гностицизмъ – на знаніе, свое знаніе, и на личный опытъ. Отсюда толикое разнообразіе гностическихъ системъ: всё онѣ въ цѣломъ похожи другъ на друга, родственны другъ другу, но каждая изъ нихъ есть всё же неповторимая, своя, незаемная, личная система, рожденная своимъ опытомъ. Чужая вѣра закрѣпощаетъ, свое знаніе освобождаетъ. Если и есть мѣсто вѣрѣ въ гностицизмѣ, главенству вѣры, то лишь вѣры въ собственное знаніе; гностикъ не желаетъ вѣрить чужому откровенію. Потому гносисъ есть процессъ и становленіе. Въ этомъ смыслѣ каждый подлинный мистикъ въ той или иной степени гностикъ. Инымъ кореннымъ отличіемъ является осознаніе собственной независимости отъ грѣхопаденія, котораго и вовсе нѣтъ въ гностическомъ ученіи: гностикъ самостіенъ и чувствуетъ и сознаетъ не собственную грѣховность, ущербность, непреодолимую отдѣленность и удаленность отъ горнихъ сферъ, но, напротивъ, близость Бога; гностикъ отстоитъ отъ паденія и если и является частью чего-либо, то лишь довременной полноты, съ которой сознаетъ сердцемъ глубинное сродство. Ибо не человѣкъ виновенъ въ паденіи, но самъ міръ есть результатъ паденія и самое паденіе; не человѣкъ пороченъ по природѣ своей, но міръ изначально пороченъ и глубоко несовершененъ. Гностикъ борется не противъ грѣха, но противъ невѣжества и незнанія, которое единственно и порождаетъ грѣхъ и само есть грѣхъ; добродѣтель главнѣйшая – обрѣтеніе спасительнаго знанія – гносиса, пробужденіе ото сна именемъ жизнь. Послѣднимъ и главнѣйшимъ отличіемъ гностицизма является особый типъ сознанія, имъ формируемый: впервые индивидуальное, личностное ставится выше коллективнаго, общественнаго; абсолютной цѣнностью становится пневматикъ какъ человѣкъ въ высшей мѣрѣ, какъ личность, выпроставшаяся изъ безличныхъ толщъ. Въ этомъ смыслѣ гностицизмъ есть рожденіе Я. Впервые личность вырывается изъ всѣми религіями явленнаго «ты долженъ» и «ты виновенъ» по рожденію: въ ничѣмъ не ограниченную свободу. Подъ знакомъ свободы стоитъ гностицизмъ, подъ знакомъ «стокгольмскаго синдрома» стоятъ религіи, служащія богамъ-тиранамъ, а сами служащіе богамъ суть отъ вѣка виновныя жертвы, покорно влачащія ярмо и кладущія на алтарь душу свою, свое бытіе: молоху