Мой знакомый медведь. Зимовье на Тигровой. Дикий урман - Анатолий Александрович Севастьянов

завяз в непроглядном сером тумане. А под вечер над тайгой расползлась моросящая мелким дождем густая серая хмарь.

— Слышишь, Федор, как дождь шумит?

— Этот быстро снег сгонит, — ответил Федор.

Росину теперь было страшно спать. Он боялся, что уснет и больше не проснется. Каждый вечер его мучила эта мысль. И когда он просыпался, то просыпался с радостью, что жив.

Неспешно горел в чувале огонь. Пламя расползлось по костру и будто глодало свою пищу, оставляя от дров только хрящеватые рядки красных углей… Поздно ночью последний язычок пламени мигнул… мигнул еще раз и пропал, унеся с собой свет. Сразу зашевелились на нарах Росин и Федор. Темно — значит, время подбросить дров. Они научились помнить это даже во сне.

— Лежи, Федор, я встану.

Росин прыгнул на пол. Бултых!.. И ноги в воде.

— Неужто вода в избушке? — испугался Федор.

— Холоднющая, как лед! — Росин был уже снова на нарах.

За стенкой шумел ливень.

Федор бросил на угли клок сена. Оно вспыхнуло и на секунду осветило избушку. Черная вода уже подбиралась к нарам, к чувалу. Она залила всю избушку. Плавали дрова, кое-где всплыли жердины пола.

Сено сгорело — опять только угли было видно в чувале.

— Озеро из берегов вышло! — не то с радостью, не то с испугом проговорил Федор.

За дверью шум ветра мешался с шумом ливня.

— Вадя, лодка!

Глава двадцать девятая

Лодку, к счастью, удалось найти.

Теперь она маленькой пирогой плыла по весенней, в солнечных зайчиках воде.

Впереди сидел Росин, одетый в остатки медвежьей шкуры, на корме — Федор в своем пестром, собранном из разных шкурок балахоне.

Пришел наконец этот долгожданный день, когда избушка осталась где-то позади… Но опасность предстоящего пути мешала радоваться. Руки едва держали весло, а впереди завалы и все тот же изнуряющий голод…

— А что, Федор, здорово перепугался, когда лодку унесло?

— Думать надо. Ладно, под елку загнало. А кабы в озеро?..

Время от времени Федор подбрасывал в миску сухие гнилушки, и из нее вился голубоватый дымок.

Оставляя над водой полоски дыма, все дальше уплывала лодка.

Теперь, когда избушка осталась где-то там, позади, Росину сделалось вдруг жалко ее. Жалко эту ненавистную избушку, в которой они жили оторванными от всего мира. Но ведь в ней они прожили почти год. Кроме бед, там были и радости.

Вот и соседнее озерцо. Поплыли краем, где лед отошел от берега.

— Гляди-ка, Вадя! — Федор резко затормозил веслом.

Из воды торчала, вмерзшая в лед, их старая лодка.

— Так вот она где! В другом озере, — удивился Росин. — Как же она с ней в протоке не застряла?

— Потемнела. И льдом ишь порвало. Теперь уже негодная.

Из озерца вода стремительно мчалась узкой ледяной канавой. Лодка осторожно скользнула в нее и понеслась так, что Росин и Федор едва управлялись на поворотах.

— Лодку бы не расшибить, — хмурился Федор. — Рановато тронулись.

— Уже двое суток, как карася с рожна съели, а ты — «рановато».

За поворотом вода неслась под висящий на берегах протока лед. Не слушаясь весел, туда же устремилась лодка!.. Росин изловчился и, ухватившись за куст, удержал лодку.

— Вылазь, волоком потянем, — сказал Федор.

Наступая на свои синие тени, они, как нарточку, потащили лодку по льду.

Внизу с шумом неслась вода.

— Не провалимся? — побаивался Росин.

— Не должны. Весу в нас теперь раза в три, поди, меньше.

В низине протока разлился, течение утихло. Теперь можно и осмотреться, не боясь разбиться на повороте или попасть под лед.

Вытаявший из-под снега муравейник, сиреневые от оживших почек березки, проглянувшая земля — во всем уже появилась и чувствуется необоримая сила жизни. Пахло оттаявшей землей. Там, где сошел снег, земля дышала — стоял чуть заметный парок. По закраинам луж появились первые зеленые ростки травы.

На верхушке осинки самозабвенно распевала белошапочная овсянка. Трехпалый дятел с желтой отметиной на голове прицепился к стволу березки, осмотрел белую кору и резко ударил по ней клювом! Пробил и принялся сосать из дырочки березовый сок.

— Нам тоже хоть березового сока напиться надо. А то ведь сколько времени ничего не ели. А в соке все какие-нибудь питательные вещества есть.

— Остановиться надо! — согласился Федор. — Только какой прок в соке. Шкуру надо варить.

Долго бурлила вода в закопченном горшке, где варилась шкура.

— Еда — и то мучение. Иначе и не назовешь, — ворчал Росин, давясь приготовленным из шкуры месивом. — Надо же, весь остаток дня ушел на то, чтобы приготовить эту бурду.

Неторопливо поплыл по небу узкий сверкающий месяц. Угомонились ручейки, и морозец начал затягивать пленочкой льда стоячую воду.

— Что же, Вадя, спать пора.

Из-под выворота, где горел костер, перебросили в сторону недогоревшие головешки, смели золу и угли. А на прогретую землю положили толстый слой кедровых веток…

Наутро, доев остатки вареной шкуры, снова в путь. Теперь уже приходилось внимательно смотреть, чтобы не потерять проток в сплошном разливе.

— Паводок-то какой… Этой весной собирался на Быстрянку поехать. Бобров мы там выпустили. Хотел посмотреть, не заливает ли весной норы.

На не затопленной водой гриве Росин увидел вытаявшие из-под снега кедровые шишки.

— Давай причалим, может, орехи в них остались.

— Полно, разве мыши оставят?

В дальнем конце гривы что-то мелькнуло.

— Федор, лиса!

Подхватив палку, Росин пустился по гриве. Между кустами, стелясь по земле, мелькала лисица. Федор, припадая на больную ногу, тоже торопился к кустарнику. Лисица метнулась по узкой полоске земли. Росин рядом. Размахнулся, но лисица — в воду и поплыла. Росин с ходу за ней — и с головой в воду. Вынырнул — быстрее на берег.

— Почто ты в воду плюхнул?

— Думал, мелко.

Лиса доплыла до другой гривы и тут же пропала за древесным хламом.

— Вот, Федор, что значит высококалорийная пища. Не то что поешь, а только увидишь — сразу организм полон сил. Вон мы как с тобой по гриве скакали. Только хворост трещит.

— Хуже собак изголодались. Те лису не едят, а нам бы только дай.

Высушив возле костра лохмотья, поплыли дальше.

— Вот еще грива хорошая, — сказал Росин, — кажется, со всех сторон вода. Давай завернем, может, зайчишку какого поймаем.

Федор направил лодку к гриве, но, не доплыв нескольких метров, резко отвернул в сторону.

— Тут нас самих словить могут. Глянь-ка, вон следы как лапти — медведь. Не хуже нас голодный. Только из берлоги. Видишь, на снегу валялся, шерсть оттирал. Давай-ка уж своей дорогой.

Время от времени проносились утки. Росин по привычке тянулся к луку, но руки теперь не