Сломанный меч - Толеген Касымбеков

отборными джигитами.

Два дня перед этим шел густой снег. Умылась им прекрасная Ферганская долина и теперь сияла белизной, как платье невесты. Издали хорошо видны были разбросанные по долине селения. Из тех, что поближе, доносился даже лай собак. Воздух морозный. Отряд длинной черной змеей тянулся по белому снегу.

Едва приблизились к селению Найман, навстречу отряду вышли жители. Их было немало, и впереди — согбенный старик с белой бородой до пояса. Руки у всех прижаты к сердцу, и в знак чистоты намерений — все перепоясаны белыми платками.

Генерал Скобелев придержал коня. Рядом с ним остановился Насриддин. Генерал молча смотрел на жителей Наймана. А Насриддин весь кипел от злобы и ненависти, дергался в седле. "Чего медлит этот русский? Чего смотрит и не отдает приказ уничтожить их всех?…" Люди стояли с видом покорным и даже безразличным — ведь от них никак не зависело решение их судьбы. Белобородый старец опустился в снег на колени, поклонился и заговорил:

— Будьте милосердны, о сыновья Адама!

Бледный от холода толмач перевел его слова. Скобелев насмешливо вздохнул. Старик ждал ответа, дрожа и от холода, и — еще больше — от волнения. Ждали, стоя на коленях, и все прочие.

— А-га! — сказал Скобелев. — Ну? Кончили воевать?

Еще до того, как прозвучал перевод, старик по голосу генерала понял, что милости ждать нечего и, набравшись смелости, поднял голову, взглянул в голубые круглые глаза генерала. И в этих глазах увидел гнев. Тогда старик заговорил снова:

— Ни с того ни с сего огонь не вспыхнет, так говорят наши мудрецы. Наш хан был жесток, вот отчего в народе было волнение. А еще, о счастливый сын Адама, наши мудрецы говорят: повинную голову меч не сечет. Мы стоим перед вами на коленях с повинной головой, старые старики и малые дети да несчастные вдовы, и просим вас о пощаде.

— Что?! — выкрикнул вдруг Насриддин. Но Скобелев все не отдавал никакого приказания, и Насриддин поджал хвост, хоть глаза у него и горели, и если бы взгляд мог убивать, старик был бы сражен наповал. Выслушав переводчика, Скобелев ответил:

— Бунтовщикам Пощады нет! Вырезать всех до одного…

Переводчик не то не знал, как перевести, а скорее не в силах был выговорить этот приказ, но только он промолчал, и когда старик поднял на него вопрошающий взгляд, отвернулся.

С одной стороны солдаты, а с другой — джигиты Насриддина начали окружать толпу. Люди забеспокоились, заметались, но их остановил спокойный голос старика:

— Опомнитесь! Сопротивление бесполезно. Опомнитесь…

Первым вырвал саблю из ножен Насриддин. И началась кровавая резня. Никто не убегал, не кричал. Только сабли с жутким свистом разрезали ледяной воздух. Снег покраснел от крови…

Когда очередь дошла до белобородого старца, Скобелев крикнул:

— Его не троньте! Я оставлю его живым. Это самое сильное наказание…

Селение было окружено. Плач и крики женщин и детей неслись над ним. Из хлевов выгоняли скотину, из домов тащили что под руку попадет. Ревели коровы, словно чуяли — пришел их последний день. Выли собаки.

Когда из людей в живых никого не осталось, Скобелев приказал поджечь селение.

Не спаслась ни одна собака. Не осталось в живых ни одной кошки, пытавшейся убежать из огня, забраться на дерево.

К вечеру карательный отряд, погрузив добычу и гоня захваченный скот, покинул Найман — вернее, то место, где он стоял до этого страшного дня. На пепелище остался один лишь древний старик; по белоснежной бороде его текли смешанные с кровью слезы.

В следующих селениях уже никто не выходил навстречу. Узнали, должно быть, люди о судьбе Наймана, потому что бежали поспешно в сторону одетых снегом гор, бежали, оставляя на произвол судьбы дома и хозяйство, невзирая на стужу. Одно за другим миновал карательный отряд брошенные селения.

Достигли селения Маасы. Пусто. Только собаки рыщут. Ревет голодная скотина.

Из бедного на вид дома выскочили три мальчика и, завидев отряд, с плачем кинулись бежать.

Убегали они по направлению к холмам, то и дело оглядываясь. Впереди старший, лет пятнадцати, позади — младший из троих, ему лет восемь, не больше. Этот маленький увязал в снегу чуть ли не до подмышек, выкарабкивался, плакал, но продолжал свой путь.

В доме обнаружили женщину во вдовьем трауре. Не успела она, должно быть, уйти из селения вместе со всеми. Или больна была. С плачем металась она теперь перед карателями. Бывает, что куропатка с выводком птенцов встретит извечного врага своего — охотника. Как она трепещет крыльями, прикидываясь, что не умеет летать, как кричит беспомощно и жалобно… все для того лишь, чтобы отвлечь внимание человека на себя и дать птенцам время спрятаться. Своей жизнью она готова купить жизнь птенцов. Так и эта безвестная мать бросалась от одного карателя к другому, плакала, падала лицом вниз и снова подымалась.

Она что-то причитала, никто не понимал ее. Решили, что перед ними помешанная. А она, между тем, все кричала детям, чтобы уходили, убегали скорей. Толмач-то понял это, да молчал. Но понял и Насриддин.

— Ушли! Ушли! — заорал он и кинулся за детьми. За ними двинулся было и еще один из карателей, но женщина помешала. Она пыталась ухватить его коня за повод. Кто-то из джигитов Насриддина ударил ее саблей. Женщина упала под копыта коню, и конь в испуге отпрянул.

Дети бежали в гору. Заметив преследователей, они бросились в разные стороны.

— Стреляй! Стреляй! — надрывался Насриддин. — Стреляй! Живы останутся — отомстят!

Каратели стреляли на скаку. Выстрел! Еще! Видимо, не попали, потому что ребятишки постарше успели-таки скрыться за увалом. Отставший от них младший мальчик, когда пули начали поднимать вокруг него один за другим маленькие снежные смерчи, вдруг повернул назад. Увидел скачущих к нему всадников, закричал, бросился снова наверх. Каратель настигал его, и мальчик повалился в снег, закрыв голову руками.

— Вставай, басурманское семя! — приказал каратель и, спрыгнув с седла, сгреб мальчишку за шиворот, поднял, как котенка. Мальчишка хватал ртом воздух.

— Ма-а-ма!..

Каратель захохотал, оскалив зубы; он задушил бы парнишку, но тот извернулся, укусил его за руку. Каратель отдернул руку, выругался.

— Эй, Кривоносов! Эй! — послышался окрик сзади.

— Бей! Башку ему расколи, как арбуз!

Но ориенталист уже был рядом.

— Эй, Кривоносов, ты что? Ты что, малых детей готов убивать?

Как бы там ни было, ориенталист — человек ученый, уважаемый, да и в чинах… Каратель отпустил ребенка.

— Ваше благородие… — он запнулся было, не решаясь возражать, потом договорил: — Уничтожить надо…

— Прочь! — осадил его ориенталист, — "Уничтожить надо"! Ты, я вижу, герой!

— Ну,