История Франции т. 2 - Альберт Манфред(Отв.редактор)

С созданием федерации синдикатов забастовочная борьба рабочего класса приняла более организованные формы и стала проходить успешнее. Параллельно с организацией синдикатов по профессиональному признаку во Франции организовывались профессиональные объединения по территориальному признаку — биржи труда. Первая биржа труда была создана в Париже в 1887 г., вслед за тем были организованы биржи труда во многих провинциальных городах. В феврале 1892 г. представители 13 бирж труда на съезде в Сент-Этьенне постановили учредить федерацию бирж труда во Франции[862].

Забастовка строителей 1888 г.

Так возникли два профсоюзных объединения во Франции, во многом дублировавшие друг друга. Рядом с ними возникли и действовали и иные, более замкнутые, организации, например организация «Рыцарей труда», деятельность которой была впервые подробно освещена в одном из последних трудов Мориса Домманже[863].

Разобщенность синдикальных организаций, естественно, ослабляла их; и в федерации синдикатов, и в федерации бирж труда почти одновременно родилось желание объединить борьбу обеих профсоюзных организаций. В сентябре 1895 г. на конгрессе в Лиможе делегаты от обоих объединений и от 126 нефедерированных синдикатов постановили создать единую профсоюзную организацию — Всеобщую конфедерацию труда (ВКТ). Однако федерация бирж труда продолжала сохранять автономию.

Образование Всеобщей конфедерации труда, провозгласившей себя организацией, стоящей на позициях классовой борьбы и стремящейся к уничтожению капитализма, было крупным успехом французского рабочего движения. Но с самого начала в развитии этой сильной профессиональной организации стали играть большую роль анархо-синдикалистские элементы[864].

Объективные задачи борьбы требовали и объединения политических партий рабочего класса. Однако, несмотря на несомненное стремление рядовых рабочих к единству, политические организации рабочего класса в начале 90-х годов продолжали дробиться.

В 1890 г., в октябре, на конгрессе в Шательро партии поссибилистов от нее откололось ее левое, рабочее крыло во главе с бывшим участником Коммуны Жаном Аллеманом. Новая партия приняла название Рабочей революционно-социалистической партии и выступила внешне как крайне революционная партия. Не подлежит сомнению, что в рядах аллеманистов было немало рабочих, искренне стремившихся найти эффективные средства борьбы. Но программа партии — путаная и эклектичная — представляла собой противоречивое сочетание прудонистских и анархистских идей с некоторыми формулами, заимствованными из марксистской терминологии [865]. Идеи «прямого действия», всеобщей стачки, приоритета экономической борьбы над политической, подчеркнутое пренебрежение к «доктринам», пышно расцветшие в рядах аллеманистской партии, составили затем во многом основу теории и практики анархо-синдикалистов [866].

Гедисты, бланкисты, аллеманисты, «независимые социалисты», поссибилисты — пять соперничающих политических партий боролись за преобладающее влияние в рядах рабочего класса. Анархисты, разделенные в свою очередь на ряд группировок, также имели влияние на какие-то группы рабочего класса и городской мелкой буржуазии. Раздробленность сил пролетариата ослабляла его выступления, возможность его влияния на непролетарские слои трудящихся. Объединение и сплочение сил рабочего класса становилось важнейшей задачей дня.

Стачка. Т. Стейнлен. 1898 г.

Борьба сил демократии и реакции

Рост рабочего движения и социалистических партий, уроки буланжистского кризиса, показавшего всю беспочвенность надежд на восстановление монархии, заставили и буржуазные партии встать на путь перестройки своих рядов и политических методов.

Старые монархистские партии и клерикальные организации, боровшиеся до сих пор против республики и республиканских учреждений, заявили о том, что они прекращают эту борьбу и присоединяются к республике. В 1890 г. кардинал Лавижери, действовавший по соглашению с римским папой Львом XIII, призвал католиков признать существующий во Франции режим и прекратить против него борьбу. Этот призыв был полностью поддержан влиятельными лидерами монархистов. Герцог де Караман — от имени бонапартистов, граф Альбер де Мен и Ж. Пиу — от имени монархистов и клерикалов — заявили о «присоединении» к республике[867]. Их целью было завоевание изнутри влияния в стране. «Ключи от дома не в руках республиканцев, а во всеобщем избирательном праве и здесь мы должны их найти», — раскрывал замыслы клерикалов Ж. Пиу. А. де Мен развернул энергичную деятельность, стремясь проложить пути влиянию католицизма в рядах рабочего класса и трудящихся вообще. Под его руководством были созданы католические крестьянские организации[868] и т. д.

В отличие от радикалов, отвергавших сотрудничество с «присоединившимися» и разоблачавших корыстные цели их маневра, «умеренные республиканцы» охотно приняли протянутую им руку. Они давно уже сами отказались от политики реформ и превратились в консервативно-реакционную силу. Сближение с присоединившимися означало консолидацию всех правых собственнических общественных групп. У них появились теперь и общие интересы: совместная борьба против рабочего класса, общая позиция в вопросах экономической политики — в 90-х годах были проведены протекционистские законы, отвечавшие интересам обеих групп; сближение позиций в вопросах внешней политики.

Европейский кризис 1887 г. вновь показал, что в лице кайзеровской Германии Франция имеет непримиримого и крайне опасного противника. Политика заигрывания с Германией, проводимая правительствами Жюля Ферри, была отставлена и теперь единодушно осуждалась; нельзя было больше предаваться самообману.

Но колониальная политика, которую в 1885 г., в дни Ланг-Сонга, осуждали в палате с таким единодушием, вскоре, хотя и в более осторожных формах, была возобновлена. Это объяснялось прежде всего тем, что в колониальных завоеваниях были заинтересованы могущественные финансовые группы, оказывавшие влияние на политику правительства. Энергичную поддержку колониальной экспансии оказывали и «присоединившиеся». И католическая церковь, направлявшая в колонии миссионеров, и военщина — высшее офицерство, остававшееся в значительной мере кастово-дворянским, были заинтересованы в новых колониальных походах.

С конца 80-х — начала 90-х годов Франция вела ряд так называемых «малых» колониальных войн. Это были по большей части необъявленные и ничем не спровоцированные захватнические, завоевательные войны против народов Африки и Азии. В Северной Африке продолжались почти не прекращавшиеся военные операции против восставших народов колоний — Алжира и Туниса, в течение многих лет шло завоевание Сахары; в Западной Африке велась длительная война ради завоевания Дагомеи, шли непрекращавшиеся войны против мальгашского народа на о-ве Мадагаскар[869].

Территориальные захваты в Африке обостряли давнее колониальное соперничество с Англией[870]. Правительство Фрейсине искало путей смягчения этих противоречий. Соглашением 5 августа 1890 г. был решен на основе двустороннего компромисса ряд спорных вопросов в завоевательной политике обеих колониальных держав в Африке[871]. Но оно обходило молчанием наиболее острый вопрос франко-английских противоречий — вопрос об Египте, где англичане почти полностью оттеснили французов, — да и не могло надолго стабилизовать отношения в других районах Африки.

С Италией, хотя к 1889 г. ожесточенная экономическая война была несколько смягчена, возникали — на той же почве колониализма — новые трения. Интересы французских и итальянских колонизаторов сталкивались в районе побережья Красного моря, Абиссинии[872]. Италию надо было рассматривать как противника, несмотря на все старания французской дипломатии оторвать ее от Тройственного союза.

В условиях международной изоляции и возрастающей напряженности отношений с Германией усилия французской дипломатии были направлены на достижение максимально тесного сближения с Россией. С конца 80-х годов расширились и экономические связи двух стран, в частности финансовые. Русское правительство разместило на французском денежном рынке ряд крупных займов. Позже, в XX в. прогрессировавший экспорт французских капиталов в Россию привел к некоторой финансовой зависимости царского правительства от французских кредиторов. Но даже для XX в. эту финансовую зависимость не следует переоценивать; ее надо понимать ограничительно, а в 80-90-х годах XIX в. о ней вообще не приходится говорить. Сближение Франции и России определялось главным образом не мотивами экономического порядка, а прежде всего стратегическими соображениями.