Люди против нелюди - Николай Михайлович Коняев

волновать его, поскольку он назначен заместителем командующего Юго-Западным фронтом.

Новое назначение для Мерецкова было понижением в должности, и он тяжело переживал, еще не зная, что как раз это понижение и спасет всю его карьеру.

Для судьбы Андрея Андреевича Власова реорганизация фронтов обернулась катастрофой. Ставка так и не утвердила его в должности командующего 2-й Ударной армией, а должность заместителя командующего фронтом пропала вместе с самим фронтом. «Сталинский полководец» — так должна была называться книга об Андрее Андреевиче, которую уже писал майор К. Токарев, — оказался как бы подвешенным в воздухе. Из состояния «забытости» его могла вывести только победа, но никаких, даже мнимых побед, 2-я Ударная одержать уже не могла.

12

Ранняя весна 1942 года надежнее, чем немецкие дивизии, заперла 2-ю Ударную в болотах, и к концу апреля ее судьба определилась бесповоротно.

Обмороженные, изголодавшиеся, завшивевшие бойцы недели и месяцы — без смены! — проводили в болотных топях, и только смерть могла избавить их от мучений.

Отрапортовав в Ставку, что коммуникации армии восстановлены, К. А. Мерецков обманул Москву. Установленным под его руководством коридором невозможно было снабжать армию, и уже с середины апреля хлеба выдавалось менее половины нормы, других же продуктов вообще не было. Некомплект в дивизиях доходил до семидесяти процентов. Танковые части лишены горючего, артиллерия — снарядов.

Мы уже цитировали воспоминания связиста Ивана Дмитриевича Никонова о том, как прорывала 2-я Ударная армия немецкую оборону. Послушаем его рассказ о том, что стало с армией в конце апреля.

«…В полку было несколько десятков человек. Подкреплений больших не было. Если и поступало десятка по два человек, и то в основном из расформированных тыловых частей. Но надо было показывать, что мы еще сильны, и мы сначала вели наступательные операции. Хотя артиллерии у нас не было, а патроны — поштучно. Оставленное гусевцами орудие было без снарядов. Вновь прибывающие из тыловых частей пока имели только силу. Таскали на себе снаряды, патроны со станции Дубовик. От гусевцев остались и две лошади, не могущих идти. Их съели. Потом собрали потроха, брошенные ноги, кожу, кости. Сухарей иногда давали граммы. Старшина Григорьев И. Н. всегда скрупулезно их делил. Один отвернется, чтобы не видеть паек, а другой, показывая на пайку, кричал: «Кому?». Отвернувшийся называл фамилию. Место болотное, кушать нечего, зелени нет. У пехотинцев лопаток нет, а в болоте яму не выроешь, и так вода. Из мха, прошлогодних листьев, сучьев нагребешь вокруг себя бруствер и лежишь. Немец твое место засекает, высунешься — сразу убьет. Что рука достает, то и ешь. Появились случаи самоуничтожения. Сначала одиночные, потом сразу трое, из них двое командиров. Комиссар Ковзун собрал нас, кто мог прийти, и стал говорить: «Это же недопустимо! Это — ЧП! Надо провести решительную работу по этому вопросу, против таких действий!» В разборе выяснилось, что они от голода обессилели и не могли уже повернуться. Все молчали, только я спросил: «Ну, а что делать? Когда уже совсем обессилели? Не сдаваться же немцам?» Комиссар ничего не ответил…»

Перехватывает дыхание, когда читаешь эти бесхитростные свидетельства человека, еще в этой жизни прошедшего сквозь пучину адских мучений и выжившего, не сломавшегося… И, отрываясь от бесхитростных записей Ивана Дмитриевича, снова и снова пытаешься понять тех генералов, которые обрекали во имя своей карьеры десятки тысяч Никоновых на лютую смерть…

На штабных картах передвигаются ведь не живые люди, а полки и дивизии. И флажочки, обозначающие их, не багровеют от крови, если даже и гибнут в этих дивизиях люди. Очень близко, почти у самой цели стояли на карте флажки наших дивизий. Всего пятнадцать километров с севера, всего пятнадцать с юга отделяли их от Любани. И так легко было передвинуть флажки на карте, а после этого почти незаметного движения — ордена, звания, слава… Как же отдать в таких условиях приказ об отходе? Невозможно…

…Когда думаешь, сколько ума, сил, энергии было потрачено М. С. Хозиным в штабных интригах, становится страшно. Еще страшнее делается, когда видишь, что, проявляя чудеса изворотливости, генерал стремился, по сути дела, к своей собственной гибели. Ведь буквально через месяц, когда случится неизбежное и немцы приступят к ликвидации армии, Хозин все равно будет смещен. Так что же, какая злая сила гнала генерала к краю пропасти?

На примере карьеры Андрея Андреевича Власова мы пытались показать, как взращивались, как выковывались характеры определенной части советских генералов. Эти «сталинские полководцы» обучались лишь одному движению — вперед. Это касалось и военной доктрины, не помешавшей, впрочем, сдать противнику половину территории страны, но прежде всего — личной карьеры. Продвинуться в карьере после понижения удавалось не многим…

Исходя из этого и нужно оценивать поступки и решения К. А. Мерецкова и М. С. Хозина. Другое дело сам А. А. Власов. Он — жертва штабных интриг. И дело тут не в особых моральных качествах Власова, а просто в реальном раскладе сил. Если бы он оставался в штабе Волховского фронта, возможно бы, тоже сумел сплести нечто достойное его высокого звания, но — увы! Кирилл Афанасьевич Мерецков лишил его возможности проявить талант в этой области. Сейчас в руках у Власова была только армия, армия эта была обречена на гибель, и вместе с нею обречен был и сам Власов.

Андрей Андреевич понимал это, но свыкнуться с такой мыслью было трудно.

«Находясь при 2-й Ударной армии… — рассказывал на допросе майор Н. Кузин, — Власов давал понимать, что он имеет большой вес, ибо неоднократно говорил, что особое поручение Москвы и что он имеет прямую связь с Москвой. Во 2-й Ударной армии Власов хорошо дружил с членом Военного совета Зуевым и начальником штаба Виноградовым. С Зуевым они вместе работали до войны в 4-м корпусе. В беседах с Зуевым, Виноградовым Власов неоднократно говорил, что великие стратеги — это он по адресу товарища Мерецкова — завели армию на гибель. Власов по адресу Мерецкова говорил так: звание большое, а способностей… и дальше не договаривал, но давал понимать. Судя по разговору Власова, он не хотел никого понимать и хотел быть хозяином. Власов во 2-й Ударной армии не любил начальника Особого отдела Шашкова. Это Власов не раз высказывал Зуеву, а один раз даже скомандовал Шашкову выйти из землянки…»

Майор Кузин, конечно, не литератор, да и показания в НКВД — весьма специфический жанр, но все же состояние Власова в апреле 1942 года здесь передано достаточно точно.

Рассказывая о прямой связи с Москвой, которую он якобы имеет, Власов, конечно, блефовал. И блеф этот нужен был не столько для того, чтобы усилить свой авторитет в штабе армии —