Течёт моя Волга… - Людмила Зыкина

За рубежом разница во времени ее и моих выступлений исчислялась иногда считанными часами, как это было не раз в США, Финляндии в 60-х годах или в 1983 году, когда мой прилет в Грецию совпал с проводимым ежегодно Афинским фестивалем, посвященным памяти выдающейся греческой певицы Марии Каллас. Купив букет белых гвоздик — любимых цветов гречанки, — я отправилась к ее памятнику, что неподалеку от отеля «Хилтон». Увидев охапку точно таких же гвоздик у его основания, я не удивилась — мало ли кто мог их принести сюда; в Греции, да и не только в ней, чтят память о Каллас. Оказалось, что эти цветы от… Ирины Архиповой, только что отбывшей в аэропорт, чтобы улететь на гастроли в Англию, откуда она прибыла в Афины всего на один день на свой сольный концерт, после которого и возложила к памятнику Каллас гвоздики.

Впервые Архипову я услышала в июне 1959 года, когда в Москву приехал знаменитый итальянский певец, один из лучших теноров мира Марио дель Монако. Прибыл он в первопрестольную после длительных уговоров друга, эстрадного певца Клаудио Виллы, побывавшего до того в Москве и имевшего шумный успех (с «солнечным Клаудио», как его называли на родине, в Италии, меня познакомил Соломон Юрок на одном из приемов в гостинице «Метрополь»). Оказалось, что Монако не выбирал Архипову на роль Кармен, он просто попросил дирекцию театра найти ему «хорошую партнершу». Выбор пал на Ирину.

— Когда увидела Марио в репетиционном зале, — рассказывала спустя годы Архипова, — красивого, мужественного, энергично шагающего солдатским шагом, когда услышала первые фразы, спетые им полным, ярким и необычайно сильным голосом, это привело меня одновременно в восторг и трепет, но в трепет уже панический. Подумалось: «Все, конец мне! Моей Кармен, да и вообще пению в опере». А тут еще в стороне на декорациях сидели трое юношей из балета. И один из них сказал: «Не волнуйтесь, этот вас наверняка зарежет!» Слова артиста балета я восприняла двояко: Марио «зарежет» и буквально, и вокально.

Состояние перед спектаклем было какое-то нереальное. «Я и не живу, и не умираю», — напоминала потом мои же собственные слова костюмерша. Но я все же хоть и волновалась изрядно, и трусила, именно на репетициях с дель Монако я нашла себя как певица и актриса. Моя Кармен соответствовала его внутреннему видению. И наоборот, Хозе — дель Монако так заражал своей искренностью, электризовал необычайным драматизмом игры, что все страхи и волнения растворились в желании отвечать ему. Не понимая языка, я тогда обостренно и интуитивно чувствовала, как потом оказалось, верную ответную интонацию.

— Что с тобой? — спрашивали меня коллеги по театру. — Ты так поешь выразительно и так звучишь!

Идеальное партнерское совпадение, контакт сердец стали залогом обоюдного успеха во всех одиннадцати спектаклях, которые мы с ним спели в Москве, в театрах Неаполя и Рима (замечу попутно, что Архиповой выпала честь быть первой русской певицей, которая получила приглашение выступать в Италии, стране классического бельканто).

Триумф Архиповой восторженная публика и критики восприняли как чудо. Это чудо я связываю и с некоторым счастливым обстоятельством: воля Божья свела вместе двух певцов с одинаковым (бывают же такие совпадения!) воспитанием и образованием у обоих.

Я до сих пор не перестаю восхищаться тем огромным мастерством, глубиной чувств, задушевностью и теплотой, с какими воспевала Архипова величавый характер русской женщины, ее строгую одухотворенную красоту (когда-то Архипова поступила в аспирантуру, но вскоре ушла, так и не дописав диссертацию «Образы русских женщин в произведениях русских композиторов». Зато она защитила ее с блеском на крупнейших оперных сценах мира). Созданные ею образы Любаши в «Царской невесте» Н. Римского-Корсакова и Марфы в «Хованщине» М. Мусоргского — непревзойденные шедевры оперного театра — лучшее тому доказательство.

— Для меня работа над каждой ролью, — вспоминает Архипова, — была процессом мучительным, порой труднообъяснимым. Вот моя Марфа. Шаляпин писал: «Марфа — одна из тех изумительных по сложной глубине натур, которых способна рожать, кажется, одна только Россия и для выражения которых нужен был гений Мусоргского. В душе Марфы неистовствует земная любовь… религиозный фанатизм, экстаз и светлая умиленность веры — и каким-то жутким полукругом все эти противоположности сходятся над пламенем костра! Вот какую вокальную палитру дал Марфе Мусоргский!» Этот характер выписан музыкой, выстроен в нотах… Я ее слышала и видела в музыке. Я чувствовала Марфу словно бы в архитектурных объемах. Тут, видимо, сказывалось мое первоначальное образование.

Певица не раз подчеркивала, что успехам на оперной сцене обязана и архитектуре. «Изучение законов пространственного мышления, — говорила Архипова, — полезно, потому что оно помогает работе на сцене, так как сцена — это тоже пространство, в котором нужно уметь ориентироваться. И чувство формы музыкальной и архитектурной — чувство цельное. Недаром ведь говорят, что архитектура — это застывшая музыка». Возможно, что так оно и было, потому что вся яркая галерея ее оперных образов потрясала своей выразительной силой. «Это артистка не только большого чувства, — говорил Г. В. Свиридов, — но и весьма развитого и тонкого интеллекта!»

Неудовлетворенность сделанным, предельная требовательность к себе выводили Архипову на дорогу непрерывных поисков, чтобы быть на сцене, как она любит повторять, «лучше самой себя».

Когда шла работа над постановкой «Хованщины» в Милане, главный художник «Ла Скала» Н. А. Бенуа, обладатель огромной библиотеки, подобрал артистке книги, по которым можно было более детально изучить обстановку действия оперы Мусоргского, окунуться в ту далекую эпоху. В Риме Архипова подружилась с 72-летней Габриэллой Безанцони, когда-то знаменитой Кармен, партнершей Энрико Карузо. Доброжелательная итальянка поехала специально в Неаполь и Рим, чтобы помочь русской гостье в работе над легендарной ролью.

И. Архипова никогда не забывала и не забывает о том, откуда родом, и она ни разу не уронила достоинства своего Отечества. В присутствии русской оперной примадонны никто не осмеливался сказать что-нибудь неуважительное по отношению к ее стране и ее народу.

— Я имею достаточно возможностей, чтобы реализовать себя на родине, — заявила она журналисту на пресс-конференции в Лондоне, задавшему ей вопрос, почему она не уехала из России, — и не могу пожаловаться на судьбу. Для меня главным всегда было и есть то, что дома, в России… Чужие красоты души не тревожат.

Неизлечимой болью в сердце для нее был отток талантливых певцов и музыкантов за границу. Я помню ее волнения и переживания, когда неожиданно для всех в декабре 1978 года Кирилл Кондрашин, 64-летний преуспевающий дирижер, более сорока лет стоявший за пультом, профессор Московской консерватории, принял решение не возвращаться после гастролей в Голландии на родину. «Зачем он остался? — недоумевала Архипова. — У него семья, три сына, больное сердце. Ведь не протянет долго там».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});