Мир Аматорио. Доверие - Мари Мур

моя мама – это другая история.

Я вспоминаю портрет его мамы в кабинете отца. У нее были такие же, как и у Десмонда, голубые глаза, такие же острые скулы и темные волосы. Эта женщина была прекрасна.

Алессия Аматорио.

– Ты бы ей понравилась, – добавляет Десмонд. – Она любила в людях те качества, которые есть в тебе.

– Правда?

– Да, – Десмонд кивает. – Она была невероятно сильной и смелой. Но как и у любого человека, у нее были слабости. И мама скрывала их до самой смерти.

Дальше происходит то, что я никак не ожидаю услышать от Десмонда. Он начинает рассказывать мне о том, в чем раньше никогда мне не признавался. Все это время я едва дышу, впитывая его каждое слово.

– Если ты искала информацию о смерти моей мамы, то вероятно ты ничего не нашла, кроме нескольких снимков, сделанных на кладбище, – тихо произносит он.

Я действительно пробовала найти в Сети какие-либо факты, связанные с Алессией Аматорио. Но мне удалось лишь отыскать фотографию Маркоса, стоявшего у гроба его супруги. Больше ничего.

– Это не просто так, – продолжает Десмонд. – Мой отец побеспокоился о том, чтобы смерть мамы была скрыта от глаз и ушей посторонних.

– Почему?

На короткое мгновение Десмонд опускает взгляд, и его челюсти сжимаются. Затем он поднимает глаза и вновь смотрит на меня. Это похоже на то, словно в нем происходит борьба.

– Несколько лет назад у мамы обнаружили рак, – говорит он, и я слышу страдание в его голосе. – К тому моменту он распространился на другие органы. По прогнозам врачи давали маме не больше года, так как болезнь уже была неизлечима. Ей предложили лечь в клинику и пройти химиотерапию, чтобы попытаться продлить себе жизнь. Но вместо этого мама предпочла остаться с нами.

Десмонд замолкает, будто о чем-то задумавшись. В это мгновение я замечаю в его глазах боль, которую у него наблюдала только два раза. Первый раз, когда я сказала ему, что нам лучше расстаться перед тем, как он признался мне в любви. И второй раз, когда я убежала от него в лесу в ночь Хэллоуина.

– Что было дальше? – осторожно спрашиваю я, чтобы вырвать Десмонда из его страданий.

– Мама старалась проводить с нами, как можно больше времени. Она никому не сказала о своей болезни. Ни мне, ни папе, ни Кэшу или Грейс. И никто из нас ничего подозревал.

Глаза Десмонда становятся блестящими, и невероятная холодная горечь застывает у меня в горле. Я нервно тру пальцами область ключицы, пытаясь заглушить стон сострадания. Господи, как я хочу прижать к себе любимого и никуда не отпускать.

– Позже мы узнали, что мама принимала сильнейшие обезболивающие. Но и они перестали действовать. Когда боли стали невыносимыми, мама решила покончить с собой. Через месяц после Рождества она приняла снотворные таблетки и уснула вечным сном.

– Десмонд, – потрясенно шепчу я. – Мне очень жаль.

– В своей предсмертной записке она призналась, что не хочет, чтобы ее дети и ее муж запоминали ее больной и измученной в палате реанимации. Мама написала, как сильно любит нас и настаивала на том, чтобы никто не винил себя в ее уходе.

– Ты же не винишь себя? – беспокойно спрашиваю я.

– Я заглушал свою вину гонками. Я хотел забыться, хотел стереть из своей жизни боль, – безжизненным тоном отвечает Десмонд.

– Ее невозможно заглушить, – шепчу я. – Ты просто привыкаешь жить с той раной, что остается с тобой на всю жизнь.

Глубоко вздохнув, Десмонд продолжает:

– Обычно на новости о самоубийстве репортеры и журналисты кидаются так же, как грифы набрасываются на мертвую плоть. Пресса бы "смаковала" и выворачивала наизнанку каждую деталь смерти мамы, – говорит он, и его руки сжимаются в напряженные кулаки. – Отец знал, какими бы кричащими были заголовки газет: «Крупный бизнесмен довел свою жену, и она наглоталась таблеток». Поэтому, чтобы не травмировать нас, он побеспокоился о том, чтобы похороны мамы прошли в максимально закрытой обстановке. Он отдавал за молчание огромные суммы каждому, кто так или иначе связан с организацией похорон или смертью мамы.

– Но я видела фотографии с прощальной церемонии.

– Кое-что просочились в Сеть, – кивает Десмонд. – Один человек из обслуживающего персонала проболтался репортеру, и тому удалось сделать несколько снимков. Вероятно, именно эти фотографии ты и увидела в интернете.

То, что я услышала, затрагивает меня до глубины души. Мои собственные волнения исчезают. Я смотрю на Десмонда, отчаянно желая избавить его от боли. И вместе с этим я благодарна ему за то, что он мне наконец-то доверился.

– Десмонд… Почему ты раньше мне этого не рассказал?

– Крис, я знаю, какая ты впечатлительная. Ты принимаешь все близко к сердцу, и я не хотел, чтобы ты пережила боль.

– Ты не можешь постоянно ограждать меня от боли.

– Я и так доставил тебе немало страданий. И теперь я сделаю все, чтобы ты улыбалась.

– И поэтому ты уехал от меня? – печально спрашиваю я.

– Ты знаешь причину, Крис. Мы работаем над нашими отношениями.

Десмонд придвигается ближе к камере, и я вижу его лицо в малейших деталях.

– Я так скучаю по тебе. Ты бы знала, как мне тебя не хватает. Давай, я прямо сейчас прыгну в самолет и уже через несколько часов буду у тебя?

Во мне зарождается мощная вспышка тепла и надежды. Но у меня нет права отнимать у нас то, над чем мы работаем. И я не верю в то, что собираюсь произнести:

– Не надо. Твой терапевт сказал, что на расстоянии мы не должны встречаться, иначе не будет эффекта, – я тяжело вздыхаю. – И я только что поняла эффект от этой терапии. Сегодня мы рассказали друг друг намного больше, чем за все время.

– Я тоже об этом подумал, – губы Десмонда растягиваются в слабой улыбке. – Обещаю, что верну нам сполна каждый день, который мы провели на расстоянии.

– Боюсь, ты никогда не сможешь расплатиться со мной, – я горестно вздыхаю и качаю головой.

– Блядь, Крис, ты только что сделала меня твердым, – тянет Десмонд, и его тон