Афанасий Фет - Михаил Сергеевич Макеев

и пеняли на присутствие в нём ссылок на Шопенгауэра, с точки зрения крупных бюрократов, не идущих к серьёзному делу. Новосильцев же, весьма сочувствовавший содержанию статьи, взял на себя труд представить её Александру III, видимо, для большей убедительности называя себя её соавтором. Государь довольно долго читал небольшой текст и в целом одобрил, ответив на вопрос Новосильцева о его впечатлении: «Очень нравится, к сожалению, много правды». Император лично позволил печатать «Наши корни»; статья была опубликована в «Русском вестнике» с подписью «Деревенский житель», а затем вышла отдельной брошюрой. Фет получил в придворных кругах и у высшей бюрократии некоторую известность и репутацию человека вдумчивого и благонамеренного, однако главной цели — внушения царю мыслей о необходимости уничтожения общины — не достиг.

Вопрос, столь радикальное решение которого предложил Фет в своём полемическом сочинении, был одним из самых значимых для российской жизни. Полемика об общине велась в России ещё с середины века и была очень горячей. К экономическому аспекту примешивались аспекты национальные и политические: какая форма собственности — общинная или частная — больше соответствует характеру «нашего народа»? какая из них лучше способствует сохранности самодержавия (или, наоборот, построению справедливого общества)? Общественное мнение склонялось в сторону общины. Это, безусловно, характерно для ненавистного Фету левого, радикального спектра: сначала нигилисты, затем народники со времён герценовских работ «Русский народ и социализм» (1851) и «Развитие революционных идей в России» (1851) относились к общине как к понятию священному. Из либерального и консервативного лагерей периодически звучали одиночные голоса в пользу частной индивидуальной собственности на землю, например в нашумевшей книге В. И. Герье и Б. Н. Чичерина «Русский дилетантизм и общинное землевладение» (1878); однако в целом и эта часть общества сочувствовала общине, а потому работа профессиональных историков вызвала общее негодование. В царствование Александра II этот вопрос периодически обсуждался и в правительственных кругах, но голоса в защиту частной собственности там никогда не преобладали.

В начале нового царствования эти дискуссии закономерно возобновились, и даже при дворе были сторонники частной или подворной собственности (таковым, например, являлся министр императорского двора и уделов, близкий к императору граф И. И. Воронцов-Дашков). Тем не менее Александр III склонился к мнению Победоносцева и Каткова, имевших сильную поддержку в кругу старых и новых славянофильских публицистов И. С. Аксакова и К. Н. Леонтьева. Царь, склонный к защите «слабых», ненавидевший буржуазию и капиталистов, был намерен не только сохранить, но и укрепить общинное землевладение: в его правление постоянно циркулировали предложения об отмене 165-й статьи «Общего положения о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости» (1861) — основного документа, регулировавшего новый сельский быт, — дававшей возможность выйти из общины, хотя и очень трудным путём. В целом политика Александра III носила патерналистский характер: выкупались в казну железные дороги и предприятия, имевшие стратегическое значение; сохранение общины в неё органично укладывалось. В результате этот институт будет существовать в России до знаменитых реформ Столыпина 1910-х годов.

Таким образом, едва ли не в самом важном для себя пункте Фет разошёлся с новым царём. Не близок был поэту и несомненно славянофильский характер, который быстро начала принимать государственная идеология. Тем не менее наступала эпоха, благоприятная для публичного выражения его взглядов. Фетовскую общественную позицию теперь некому было клеймить, и он мог спокойно вести диалог с людьми, разделявшими его базовые принципы — веру в самодержавие и ненависть к революции. И Фет этим воспользовался в полной мере: на восьмидесятые годы приходится расцвет его политической публицистики. С 1882 по 1891 год он написал и напечатал 29 разного размера статей и заметок в «Русском вестнике» и катковских же «Московских ведомостях», в славянофильском журнале «Русь», в сборнике «Сельскохозяйственные очерки» (1889). Диапазон его высказываний широк. В единственной оставшейся неопубликованной статье «Где первоначальный источник нашего нигилизма?» Фет снова и снова требует уничтожения общины, опровергая теперь уже «охранительные» аргументы в её защиту: «...Каждый собственник есть в силу вещей блюститель порядка, исторический консерватор, и... дать возможность всякому стать личным собственником хотя бы самой дробной части земли — значит работать в силу законности и порядка». (Кстати, то, что сельский буржуа — настоящий консерватор, а вовсе не опасное «третье сословие», понимал и прекрасно показывал Салтыков-Щедрин). Говоря о благоприятных последствиях уничтожения общины, Фет, как всегда, смело идёт до конца, не боясь жупелов «батрачества» и «кулачества», которыми пугали его оппоненты: «Естественная сила вещей возьмёт своё. Крестьяне, способные вести пахотное хозяйство, скупят землю у неспособных, а те, к величайшему своему благополучию, поступят в рабочие»555.

Энергия Фета-публициста и его готовность повторять одно и то же поражают. Практически те же мысли, что и в «Наших корнях», он снова излагает в брошюре «На распутий», которую преданный Новосильцев снова распространял среди придворных и правительственных чиновников. Удивителен и диапазон его публицистики: Фет выступает по вопросам земского самоуправления, введения рабочих книжек, коннозаводства. В заметке «По поводу статьи “Семейные участки”», нападая в очередной раз на общину, он намеренно резко задевает славянофилов, к которым испытывает всё большее презрение. О том, насколько осмелел консервативный публицист, даёт представление статья «К вопросу о политических ссыльных»: он требует отказаться от практики отправлять политических преступников в «простую» ссылку, где они получали возможность пропагандировать свои подрывные идеи среди крестьян: «Тут дело идёт о необходимости полного, насколько возможно, разобщения здоровой части населения от заражённых...» Некоторые пассажи его краткого текста заставляют поёжиться: «К “лихим людям” наших предков, ворам, убийцам, поджигателям присоединился особый тип “лихого” человека; теперь правительству приходится иметь дело с анархистами, политическими ворами. Он более опасен уже потому, что уследить за ним труднее, чем за всяким иным преступником. Он без особого труда обходит всякие преграды...» «Для воров и убийц есть традиционная Сибирь, есть остров Сахалин, а для политических негодяев открыты все грады и веси Русской земли!.. Рационально ли это с государственной точки зрения?»556 — задаёт Фет вопрос, который сам считает риторическим.

Изредка Фет получал отповеди, например со стороны твёрдо державшегося либеральных убеждений «Вестника Европы», на которые отвечал решительно и уверенно. Можно сказать, что он торжествовал: он мог свободно выступать на страницах печати, в то время как его враги отправились на виселицу, на каторгу или в ссылку либо вынуждены были замолкнуть. И всё-таки торжество было неполным. Несмотря на все усилия, власть могла только погасить революционную активность, убрав с арены общественной жизни наиболее ярких и энергичных представителей радикальной интеллигенции. Но «гнилость», как изволил выразиться император, проникла слишком глубоко и давно