Шолохов - Валентин Осипов

В Москве «Тихий Дон» во время войны не выходил.

Глава четвертая

1944: МАЯТНИК

Прошедший 1943 год вслед за Сталиным назвали «переломным». Все чувствовали — Шолохов тем более, — что пришла пора, о которой он с такой убежденной верой писал еще в прифронтовой Москве в 41-м: «Со времени татарского ига русский народ никогда не был побежденным, и в этой Отечественной войне он непременно выйдет победителем…»

Война: новые приметы

Январь подтвердил предсказание: развернулись бои за освобождение Белоруссии; продолжались бои за освобождение Украины; Ленинград окончательно был освобожден от смертной блокадной удавки; союзники начали наступление на Рим.

Потому-то у войны все чаще появляются новые приметы.

5 января в «Правде» опубликована заметка о том, что открыл двери Ростовский театр. В феврале еще одно событие на фронтах культуры и искусства — пленум Союза писателей.

Шолохов пришел на пленум хорошо вооруженным — как раз в этом месяце он продолжил печатать новые главы из военного романа.

В президиуме — Фадеев, Гладков, Панферов, Пастернак, Пришвин, Сейфуллина, Эренбург. От ЦК — Щербаков и Юдин. И Шолохова приглашают за руководящий стол. В зале, увы, много пустых мест — кто-то погиб, кого-то не удалось отозвать с фронта. Взамен приглашены «без права голосования» некоторые из новых, окрепших в войну писателей. Здесь и старый знакомец Шолохова Ермилов, давний хулитель «Тихого Дона».

На пленуме обсуждали доклад «Советская литература в дни Отечественной войны». Вряд ли знал Шолохов то, что тезисы доклада предварительно посылались в ЦК. Шолохов здесь в разделе «Правда о войне». Тезисы обозначали злободневные темы: «Новые черты советского человека. О преодолении чувства страха перед врагом. О рождении ненависти. Рост солдата и офицера Красной Армии». Далее пояснялось для ЦК, чьи произведения будут названы: Симонов, Соболев, Гроссман, Горбатов, Твардовский, Леонов…

Среди них Шолохов; о нем такой текст: «Начал писать роман „Они сражались за родину“. Это только еще куски, и трудно представить себе целое, так как мы не знаем судьбы героев. Но видно, что Шолохов задумал трудное дело. Он и не хотел легкого дела. Это будни войны. Это тягость отступления, когда народ смотрит с презрением и в сердце бойца рождается ярость. Мы знаем, что позже такая ярость приведет к победе… Это правда войны». Упомянут и рассказ «Наука ненависти».

Были перечислены и те, кого будут критиковать: «повесть Зощенко, стихи Сельвинского». Упомянут и Пастернак с очень туманной формулировкой: «Трудность положения Пастернака перед лицом войны».

Шел пленум пять дней, «Правда» ничего о нем не сообщала.

Шолохов не выступал. В прениях о нем говорил только один оратор, некий работник аппарата Союза писателей, зато с сенсацией: «Как ни странно, „Тихий Дон“ вышел в Венгрии. У читателей может возникнуть вопрос. Дело не так сложно. Читаем мы в американском журнале, что в этой книге столько правды интеллектуальной, эмоциональной, исторической оттого, что автор так любит свой народ и обладает таким глубинным пониманием, и далеко не на последнем месте талант автора „Тихого Дона“ помогает нам понять, почему нацисты получили такой отпор на Дону и почему Кавказ представлял такую приманку для Гитлера».

Выступления, выступления: Горбатов, Вишневский, Берггольц, Федин, Сурков, Сейфуллина, Эренбург, Шагинян. Хоть бы раз кто-то вспомнил Шолохова. Критик Ермилов — обошел вниманием, а ведь числился шолоховедом. Он озаботился творчеством других. Без мнения ЦК невозможно. На трибуне начальник Управления пропаганды и агитации с похвалами Василевской, Горбатову, Симонову, с критикой — политизированной — Зощенко, Довженко, Сельвинского, Асеева. Не соблюл партиец партийный протокол — о Шолохове не сказал ничего, но он-то и лауреат Сталинской премии, и депутат; по всем статьям надо хоть что-то отметить «положительное».

Было чему подивиться: нет Шолохову на этом писательском собрании достойного места. Но ведь он уже полюбился военному читателю и очерками, и рассказом, и романными главами. А какие письма продолжали идти ему от фронтовиков — истинных литературоведов, да и какая пустопорожняя лесть или фальшь могли быть у тех, кто ежедневно смотрел смерти в глаза. В феврале, к примеру, ему пришло письмо — прямо подарок к празднику Красной Армии — от старшего лейтенанта Шубина: «В нашей части сейчас оживленно беседуют по вашему роману „Они сражались за родину“. Участники боев от Харькова до Сталинграда, читая ваш роман, вспоминают тяжелую дорогу своего отступления. Офицеры Фридман, Мочавариани, Бабаев и Иванов говорят, что Михаил Шолохов отлично знает фронт, окопную жизнь солдат, точно воспроизводит картины недавнего сражения…»

В последний день работы пленума президиум послал Сталину приветственное письмо. Среди подписавших имени Шолохова нет. Это потому, что сбежал с пленума.

Дон оказался важнее, чем пленум. Он шлет домой телеграмму: «Вёшенская Ростовской области Луговому. 7 был Андреева тчк Немедленная помощь обещана тчк Привет Шолохов». Это он поминает фамилию секретаря ЦК и наркома земледелия. Телеграмма — итог того, что Шолохов узнал: его письмо из Вёшек о бедственном положении земляков возымело действие. Москва не отказала в помощи. Выделила зерно на семена и продовольствие, а также несколько комбайнов и тракторов, даже строительный лес. Это еще одна глава в Книгу заботы Шолохова о Доне — уже какая по счету!

Земляки оценили его заступничество. Шолохов был и растроган, и до края смущен, когда ему передали «речь» казачки на одном колхозном собрании: «У меня пятеро детей, муж убит на войне. Хату разбило бомбой. Живу в блиндаже. Думала — погибну, и вот радость. Мне дали лес, делают хату, выделили 30 пудов зерна. Теперь я снова живу. Дорогие товарищи, передайте Михаилу Александровичу от всех вдов низкий поклон и пожелания ему здоровья и счастья».

…Шолохов стреножен самыми разными делами-заботами, но все же нашел время для писем. Пишет Ивану Трусову, давнему приятелю, издательскому работнику, а ныне фронтовому журналисту. Даже по этой небольшой эпистоле можно уловить душевное состояние писателя: «Дорогой Ваня! Дойдет к тебе этот голос из страшного „далека“, и ты все вспомнишь, и станет тебе (как и мне сейчас) страшно грустно. Зашел к Моте (жена Кудашева. — В. О.), пришла твоя жена, вспомнили, выпили по стопке сухого вина, — и вот письмо к тебе. Повелось так: бываю в Гослитиздате — спрашиваю о тебе, рад, что ты жив, краем уха слышал о всех твоих передрягах. Очень хочу увидеться с тобой после войны. Если занесет ветер в твои края (думаю, что подует он южнее), — обязательно найду и воскликну, как смолоду: „Дорогой Ваня, Трусов-Зверев, жив?!“ А Васьки нет… (Кудашева. — В. О.). Я тебя крепко обнимаю и желаю здоровья. Напиши 2 слова мне, шлем через Мотю привет. Михаил Шолохов».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});