Разбитые сердца - Бертрис Смолл

Немногие из тех, кому я рассказал свою историю, были склонны упрекать меня в том, что я не проявил большого усердия, чтобы выяснить, что произошло. Но уже шагая по липкой грязи к дому, стоявшему в дальнем конце поля, где паслись лошади, я понял, в чем дело. Король решил продолжить свой путь без меня.

Я почувствовал угрызения совести. Ведь это моя простуда заставила его остановиться, да и лошади пропали, по сути дела, из-за меня. И тогда он понял, что у него недостаточно денег. Как бы то ни было, я стоял перед свершившимся фактом. Отправляясь покупать лошадей, он оставил меня в гостинице, настоял на том, чтобы я держал при себе вырученные за перчатки деньги на случай, если что-то нас разлучит… Все сходилось.

Я вошел в незапертую дверь и заметил, что человек, торговавший лошадьми, и женщина, по-видимому его жена, стояли рядом, склонившись над столом. Я их ясно видел, поднимая руку, чтобы постучать в дверь и обратить на себя внимание. Мужчина резко обернулся, готовый защищаться, и заслонил собою женщину, что-то поспешно собиравшую на столе. Пока мужчина на своем языке не вызывающим сомнений тоном спрашивал, какого дьявола мне нужно, под ее руками явно звенели монеты. Я знал о крестьянах все, в том числе и о их тайниках, и догадался, что Ричард хорошо заплатил им за лошадь и что я помешал им в момент, когда они пересчитывали свой капитал, добавив к нему сегодняшнюю выручку. Стоя лицом к лицу с мужчиной, с решительным видом вставшим на пороге, я постиг, в чем состояло проклятие Вавилона. Он не понимал меня. Я указывал на лошадей, поднимал один палец, похлопывал по сумке с деньгами, показывал, какого роста был Ричард, изображал бороду и беспомощно повторял: «Человек? Лошадь?» по-французски, по-немецки, на латыни и английском — на своем пути мы встречали многих местных жителей, которые запомнили хоть несколько слов из разговоров проезжих крестоносцев и паломников. Этот же не понимал ничего, в том числе и жестов, и молча смотрел на меня, сердито и испуганно.

Тогда женщина, уже успевшая спрятать свою кубышку и успокоиться, подошла к нам и встала рядом с мужем. Она положила на его плечо загорелую грубую руку и отодвинула его от двери. Я обратил внимание на ее глаза — карие, блестящие, как у птицы, — и повторил перед ней все свои казавшиеся мне такими убедительными жесты. Она на секунду задумалась, потом приняла высокомерно-надменный вид, погладила рукой воображаемую бороду, сдвинула брови, подняла руку, показывая гигантский рост, махнула рукой в сторону лошадей и, подняв обе руки, показала пять пальцев левой и большой палец правой руки. Да, шесть — понял ли я, что лошадей было шесть? Потом она убрала правую руку, оставив у меня перед глазами левую с одним поднятым большим пальцем. Следовало полагать, что одну лошадь продали. Продали высокому человеку с большой бородой и кустистыми бровями. И чтобы все было окончательно понятно, она шагнула в грязь и, указав пальцем сначала на дорогу в Вену и отрицательно покачав при этом головой, вытянула руку в сторону Рейнской дороги и энергично закивала уже утвердительно.

Взгляд ярких карих глаз скользнул в сторону мужа, словно говоря ему: «Видишь, я поняла и ответила ему». Оказалось, что его лицо было способно выражать не только мрачный страх. Он взглянул на нее с восхищением, но не без примеси сомнения.

Я благодарно улыбнулся женщине, и она ответила мне улыбкой. Потом, словно спохватившись, что теряет драгоценное время, быстро вошла в дом и захлопнула дверь. Я был не первым мужчиной, которого провела женщина. Но не слишком ли легко я обманулся, готовый принять за правду то, что уже почувствовал сам? Так просто быть мудрым задним числом. Теперь мне стала ясна его логика. Ричард устал от моего общества, тяготившего его, решил, что один будет двигаться быстрее и с меньшими расходами. И, оставив мне деньги, уехал, одурачив меня так же, как и Хьюберта Уолтера.

Часть пятая

КАМЕННЫЙ ДОМ АННЫ

1

Анна Апиетская продолжает и заканчивает повествование.

Когда, взвалив на плечи свои инструменты, насвистывая, ушли последние каменщики и плотники, в доме воцарились тишина и ощущение, что строительство наконец-то закончено.

Каждый камень был на своем месте. Я ходила вокруг построенного мною дома и видела его во всей завершенности, но меня не покидало чувство, словно я была здесь посторонней и видела дом впервые. Дойдя от ворот, с примкнувшей к ним аккуратной сторожкой, до сада, окруженного березами, заботливо ухоженного за пять последних лет, я остановилась и громко рассмеялась — так громко, что всполошилась и в страхе разлетелась целая стая спугнутых мною голубей.

Это мой дом, мой каменный дом… И вспомнила слова одной наваррской старухи: «Будь осторожна с тем, во что вкладываешь сердце».

Всегда, с тех самих пор, когда я была молодой девушкой и понимала ограничения и возможности, соответствовавшие моему положению, я мечтала построить себе дом со стеклянным окном, с садом и без таких неудобных для меня лестниц. Позднее я надеялась та то, что архитектором станет Блондель и будет жить под моей крышей.

Ну, что ж, теперь дом стоял, в лучах июньского солнца сияла его широкая крыша, и рядом был сад с небольшими яблоками, начавшими вызревать на ветках, с кустами роз в цвету, с островками белых лилий в бутонах и с живой изгородью, усыпанной цветами лаванды. И я точно знала, где можно найти Блонделя. Делая скидку на ошибки, присущие любому переводу, этот дом — перевод мечты в действительность — можно было рассматривать как вещь, в которую я вложила сердце.

Я намеревалась построить небольшой уютный дом в Апиете, а вместо этого возвела большой импозантный дом в Аквитании. И на этом все кончилось. Я оказалась ближе к цели, чем большинство людей, стремящихся осуществить мечту своего сердца. Тем не менее что-то в моем смехе спугнуло голубей.

Я точно помню момент, когда отказалась от строительства дома в Апиете. Это было сразу же после торопливого визита Ричарда к Беренгарии, когда он сообщил ей о том, что через час отплывает в Англию, а ей с дамами придется вернуться в Аквитанию в сопровождении сэра Стивена.

К тому времени было ясно уже всем, даже Иоанне Сицилийской, которая просто разрывалась между сестринской верностью и обожанием своей невестки, что брак Беренгарии безнадежно неудачен. Ричард не выказывал ни малейших намерений вести себя по отношению к ней, как муж. Три ночи подряд, сразу же после свадьбы, они уединялись, как любая супружеская пара, и ложились в одну постель. Но что происходило потом? Беренгария не давала повода ни для каких предположений. Ее достоинство невесты никогда не опускалось до полунеприличной, полулирической доверительности молодой жены. Когда Ричард спешно отплыл с Кипра в Акру, она, казалось, приняла его объяснения. Как приняла и то, что в Акре он стал жить в лагере, в обществе мужчин. Ей не приходило в голову, как почти все другие воины из армии крестоносцев несмотря на занятость всегда находили час-другой, чтобы утолить свою похоть, если не любовную страсть, и когда Ричард, наконец, отправился в поход на Иерусалим, она заботилась главным образом о его личном благополучии и безопасности, и ее очень утешало то, что с ним был Блондель.