Смерть в кредит - Луи Селин

Бригадир все записал… «Проводите заключенных!» — скомандовал он двум легавым… Мы сходили к тележке… и снова вернулись. Один из фараонов заорал из-под навеса:

— Нельзя ли его теперь внести?..

— Что внести?..

— Тело! Бригадир!.. Тут вокруг толпятся!

Он подумал… и сказал…

— Вносите! Несите его на кухню!

Они достали его из тележки… Тихонько подняли… и перенесли… Они положили его на плиту… Он по-прежнему оставался скорченным… Он никак не вытягивался… Старуха опустилась на колени, чтобы получше его рассмотреть. Она вся сотрясалась от сильных рыданий, слезы у нее текли ручьями… Она цеплялась за меня своими наручниками… Горе сломило ее… Можно было подумать, что она только сейчас заметила, что он превратился в кашу…

— О! О! Посмотри, Фердинанд!.. Посмотри! — она забыла про свидетельство о рождении и не хотела снова вставать… Она так и осталась сидеть.

— Но у него больше нет головы, Господи!.. У него нет головы, Фердинанд! Дорогой мой, дорогой мой! Твоя голова!.. Ее больше нет… — Она рыдала и валялась на полу перед жандармами… Она цеплялась за их сапоги… Она каталась по земле!..

— Плацента! Это плацента!.. Я знаю! Его голова!.. Его бедная голова!.. Это плацента!.. Ты видел ее, Фердинанд? Ты видишь? Смотри!.. А! О! О!.. — Она испускала сдавленные стоны…

— О! Вся моя жизнь!.. О! Вся моя жизнь!.. О! О!.. — Стоны становились все пронзительнее.

— Месье это сделала не я… Это не я!.. Я вам клянусь!.. Я клянусь вам!.. Вся моя жизнь была посвящена ему!.. Чтобы он был хоть немного счастлив! Чтобы он не жаловался!.. Он нуждался во мне!.. Днем и ночью… Я могу это точно сказать!.. Это не ложь! А, Фердинанд? Разве это не правда? Я пожертвовала всем! У него нет головы!.. Ах! Чего вы все от меня хотите?.. От него ничего не осталось! Счастливо! Счастливо!.. Он так сказал. Бедный любимый!.. Счастливо!.. Господи! Вы видели?.. Это написано!.. Это же он!.. Это написано его рукой! Это не я! Бедный, несчастный! Это не я!.. Это же очевидно!.. Не правда ли, это очевидно?..

Всем телом она распласталась на земле… И прижималась к Куртиалю… Она трясла и умоляла его… Она продолжала говорить с ним…

— Куртиаль! Я тебя прошу! Куртиаль… скажи мне! Скажи скорее, мой милый!.. Почему ты это сделал?.. Почему ты был так жесток?.. А? Скажи! Мой толстячок! Мое сокровище!.. — Она повернулась к легавым.

— Это она! Она! Это плацента! Это плацента!.. — Она опять впала в транс… И начала жевать свои волосы… в комнате больше ничего не было слышно, так сильно она выла… Зеваки с интересом заглядывали в окно… Она кусала свои наручники и билась в конвульсиях на земле. Жандармы подняли ее силой и перенесли в сарай… Она так кричала, как будто ее проткнули насквозь… Она цеплялась за дверь… Падала… И снова бросалась в атаку. «Я хочу его видеть!.. Я хочу его видеть!.. — вопила она… — Покажите мне его!.. Они хотят его забрать!.. Убийцы! На помощь! На помощь! Мой малыш! Мой малыш!.. Не ты, Фердинанд! Не ты!.. Это не ты, мой милый! Я хочу его видеть! Сжальтесь!.. Я хочу его видеть!..» И так в течение часа. Им пришлось вернуться… и снять с нее наручники… Тогда она немного успокоилась… С меня их не сняли… Тем не менее, я пообещал сидеть спокойно.

* * *

Днем на велосипеде появился еще один тип. Он специально приехал из Перзан… и передал бригадиру, что ни к чему нельзя прикасаться… прибудет прокурор, а не комиссар… как распорядился сам судебный следователь… Он также приказал нам подготовить документы ребят, они должны завтра рано утром уехать… Их ждали в Версале в приюте «Помощь подрастающему поколению»… Это тоже было в приказе!.. Ни одного из них не должно было здесь остаться после десяти часов утра!.. Два человека должны были специально приехать из Бовэ, чтобы забрать их от нас… и проводить на вокзал.

Все приказы зачитали ребятам, которые были во дворе, их нужно было предупредить… наша жизнь закончилась… все перевернулось!.. Они ничего не могли понять… Они спрашивали, что они будут делать?.. Куда их увезут?.. Это серьезно?.. Я попытался объяснить им, что музыка кончена! Шарманка больше не крутится!.. Судья приказал закрыть нашу лавочку. И всю нашу «Новую расу» разогнать! Наше «излучение» тоже прикрыли, с этим больше никто не хотел возиться!.. Эти люди не остановятся ни перед чем!.. Они безжалостны! И решительны! Все кон-че-но!.. Они возвращаются к своим родичам!.. Нужно их найти!..

Но для них это была какая-то китайская грамота!.. Они больше не чувствовали себя детьми… Они стали слишком эмансипированными!.. Они перестали понимать, что значит послушание!.. Было не слишком сложно собрать их пожитки!.. У них были лишь кости… И сверху брючки!.. Вроде обшивки… И еще несколько пар ботинок, которые они сперли, совсем неподходящих по размерам… Иногда они надевали только один… Чаще бегали босиком… Но все равно барахла оказалось не так уж мало… Тысячи гвоздей, крючков, ловушек, рогаток, шнурков, капканов… Целые наборы сетей, ножницы, веревки и еще бритвенные лезвия, привязанные к длинным палкам… и две пары клещей… Только у Дюдюля ничего не было… Он работал пальцами… Эти сопляки думали, что там, куда их увозили, все это может еще пригодиться… Они ничего не понимали!.. Я пытался им объяснить… Они ничего не принимали слишком близко к сердцу… Они видели старика с размозженной башкой. И слышали, как вопила старуха… за дверью… Но это их не пугало…

— Послушай меня! — сказал мне Дюдюль. — Я клянусь тебе, что в четверг вернусь!..

— Ты не знаешь их, сынок! — возразил я… — Откажитесь от своих штук! А то они запрут вас на замок на всю жизнь!.. У них ужасные камеры!.. Остерегайтесь! Оставьте свои затеи! И побольше молчите… Даже Мезанж, и та сдрейфила: «Фердинанд! Подумай! Черт возьми! Это просто, чтобы мы не видели похорон, нас увозят!.. Все это пустяки!.. Мы обязательно вернемся в воскресенье!.. Когда все это закончится!..» Я был бы только рад… Весь свой скарб они упаковали. Не обошлось без споров… Им всем была нужна резина… толстая, плотная… Они были спецы по птичкам!.. Они забрали с собой почти два мотка латуни… А она была довольно тяжелая!.. Но ее еще здесь было навалом, Господи!.. Целый сундук в сарае!..

Две дамы-сопроводительницы приехали раньше, чем мы думали… Они были вроде «сестер милосердия». Без чепчиков, но в серых закрытых платьях, обе совершенно одинаковые, в митенках… и со странными голосами, очень нежными и настойчивыми… Уже рассвело…

— Ну вот, дорогие дети… Нужно немного поторопиться… — сказала та, что потоньше… — Я надеюсь, что все вы будете умницами!.. И мы благополучно доедем.

Они выстроили их в колонну по два… Один Дюдюль был впереди… Впервые они выстроились по порядку… Они спросили у всех имена…

— Теперь не нужно разговаривать!.. Вы очень умные детки!.. Как тебя зовут, крошка?..

— Мезанж-шлюшка!.. — ответила та. Впрочем, это была правда, ее все так звали. Они еще ничего не понимали… Пять мальчиков и четыре девочки. Дюдюль оставил нам своего пса… Он не хотел брать его с собой в Версаль… Вдруг колонна рассыпалась… Они забыли про мамулю!.. Она была в сарае… Они бросились обнять ее… Немного слез… Все же расставание оказалось печальным… при таких ужасных обстоятельствах… Мезанж плакала больше всех…

— До свидания, Фердинанд!.. До свиданья! До скорого!.. — кричали она мне с другого конца двора… Дамы снова собирали их…

— Давайте, дети мои!.. Давайте!.. Давайте, девочки!.. — Они крикнули мне в последний раз уже с дороги: — До скорого, приятель! До скорого!..

Черт побери! Черт побери! Я понимал. Возраст — это сволочная вещь… Дети совсем как годы, их не увидишь снова. Собаку Дюдюля заперли вместе со старухой. Они плакали там вдвоем. Старуха выла сильнее. Этот день действительно, я могу это определенно сказать, был одним из самых гнусных в моей жизни. Черт бы его побрал!

* * *

Как только ребята уехали, бригадир со своими людьми расположился в кухне. Они увидели, что я веду себя смирно, и сняли с меня наручники… Тело лежало рядом… Но ничего другого не оставалось, потому что назавтра ожидали приезда прокурора… «Как прикажут», — говорили они. Так комментировали это обстоятельство фараоны! Наконец они перестали на нас орать. К тому же они были голодны… Они осмотрели все шкафы… но не нашли ни куска… Им хотелось еще и выпить… Но вина не было… Снова разожгли огонь… В трубу лил дождь… И стало очень холодно. Февраль — самый короткий месяц и самый злой!.. Начало зимы было не столь суровым… Теперь она старалась взять свое… Эти легавые совсем не разговаривали между собой… В душе они все так и остались крестьянами… Они ходили вокруг… Я их хорошо разглядел… Они курили свои трубки… И сидели вокруг нашего стола… У нас было время рассмотреть друг друга… Лица у них утопали в жиру. Щеки заплыли полностью… на шее складки, доходившие до подбородка… Они были здоровые и пузатые! особенно один, который был вдвое толще других… Они вполне могли обойтись без обеда! Их треуголки, сложенные грудой, составляли пирамиду посреди стола… На легавых были какие-то семимильные сапоги!.. Когда они поднимались все разом, гремя своими саблями, то производили такой грохот, что и не передать… Их все больше мучила жажда… Они отправились за сидром к старикам на краю хутора… Чуть позже, может, часам к восьми вечера, прибыл еще один тип… Он был из их казармы… Он принес им вина и небольшой паек… пять котелков… У нас осталось немного кофе. Я сказал, что мы можем и их угостить, если они позволят нам его смолоть. Они согласились. Старуха вышла из сарая. Они ее выпустили. Приступ гнева прошел. Этих колоссов очень угнетало, что у них больше нет еды! Всего один котелочек на каждого!.. И бутылка на пятерых!.. У мамули было сало, я знал это точно, небольшой запас… и еще в укромном месте чечевица, репа и почти пол-литра маргарина…