Память льда - Стивен Эриксон

Капитан искоса следил за колдуном. — Вы знали, что Моранты — родня Баргастам?

— Более или менее. Тавру это может не нравиться — и племена могут вопить — но сами духи приняли Закрута и его народ…

Паран вздохнул. — Мне нужно поспать. Но я не могу. Пойду лучше соберу Сжигателей.

— Новое племя Ходунка, — ухмыльнулся Быстрый Бен.

— Тогда почему я слышу его храп?

— Он не привык к ответственности, капитан. Вам придется его научить.

Учить его? Чему? Как жить под гнетом власти? Этому я сам себя не могу научить. Мне достаточно поглядеть в лицо Вискиджеку и понять, что никто, имеющий сердце, не может этого вынести. Мы знаем только одно: науку, как скрывать свои мысли, маскировать чувства, спрятать человечность глубоко в душе. А этому не научить, это можно только показать.

— Иди буди ублюдков, — зарычал Паран.

— Слушаюсь, сэр!

Глава 12

В Сердце Гор ждала она, почив мирным сном, так крепко свернувшись вокруг своего горя, когда он нашел ее; поиск человека был закончен, и он принял на себя каждый шрам ее, ибо объятие силы — любовь, что ранит.

Возвышение Домина,

Сцинталла из Бастиона (1129–1164)

На закате нависшая над озерными водами горная крепость Перспектива окрасилась в цвет разжиженной крови. Вокруг реяли кондоры, весом в два Великих Ворона каждый, сгибали брыжастые шеи, рассматривали людское половодье у подножия башен, упавшую на землю звездную карту лагерных огней.

Одноглазый тенескоури, бывший некогда разведчиком в Войске Однорукого, очень внимательно следил за их неровным полетом, словно в выписанных кондорами на темнеющем небе фигурах можно было прочесть добрые предзнаменования. Он был истинно обращен, соглашались знавшие его. Он онемел от обширности Домина с того самого дня в Бастионе, уже три недели назад. В единственном его глазу с самого начала пылал дикий голод, старинный огонь, громко шептавший о волках, обшаривающих ночную тьму. Говорили, что сам Анастер, Первый среди Детей Мертвого Семени, отметил этого человека, приблизил его к себе во время долгого перехода; так что в конце концов одноглазый получил лошадь и ехал рядом с лейтенантами Анастера, в авангарде людского прилива.

Конечно же, лица лейтенантов Анастера менялись с ужасающей частотой.

Бесформенная, проголодавшаяся армия нынче сидела у ноги Паннионского Провидца. На заре он должен появиться на балконе главной башни Перспективы и вознести руки к небу в святом благословении. Звериный вой, который поднимется в ответ, способен напугать обычного человека, но Провидец, этот древний старец, не был обычным человеком. Он был воплощением Панниона, богом, единственным богом.

Когда Анастер поведет армию к северу, к реке, и через реку, на Капустан, он понесет с собой силу, каковой является Провидец. Собравшиеся там враги будут сметены, расточены, стерты с лица земли. В умах ста тысячи человек не было сомнений. Только уверенность, остро наточенное стальное лезвие, сжатое рукой отчаянного голода.

Одноглазый следил за кондорами, пока не стемнело. Возможно, шептал кто-то, он в общении с самим Провидцем, и взор его обращен не на парящих птиц, но на башню Перспективы.

Это было самое близкое к истине, что могло придти в головы крестьян. Действительно, Тук Младший изучал крепость, древний монастырь, изуродованный бесконечными военными перестройками: зубцы и сводчатые коридоры, широкие ворота и глубокие рвы. Усилия продолжались, каменщики и инженеры, очевидно, были готовы трудиться всю ночь в танцующем свете факелов и жаровен.

Ого, какая спешка, какое бешеное стремление все улучшить. Чувствуй что чувствуешь, старик. Для тебя это новая эмоция, но все остальные знают ее очень хорошо. Я назвал бы ее страхом. Вчера ты послал на юг семерых Охотников К'эл, они прошли мимо нас… и ни один не вернулся. И тот магический огонь, озаривший южное небо позднее ночью… он все ближе. Он неумолим. Причины весьма очевидны — ты рассердил дражайшую Леди Зависть. В гневе она вовсе не прекрасна. Ты посетил бойню в Бастионе? Или ты посылал верных урдоменов, и они принесли подробный отчет? Эти новости превратили твои ноги в воду? Должны были. Волк и пес, громадные и безмолвные, давящие людскую массу. Т'лан Имасс, прорубающий тусклым, цвета ржавчины мечом путь сквозь твою хваленую элиту. И сегуле… ох, эти сегуле. Карательная армия из трёх человек, пришедшая ответить на твою наглость…

Боль в желудке Тука стихала; голод уплотнился, сжался, превратился в почти бесчувственное ядро нужды, нужды, что сама голодала. Его ребра стали отчетливо выпирать сквозь повисшую складками кожу. В брюхе скопилась жидкость. Суставы беспрестанно ныли, и он чувствовал, что зубы расшатываются в лунках. Все эти дни он чувствовал во рту лишь случайные куски да горечь собственной слюны. Впрочем, ее время от времени смывали струйки несвежей, окрашенной вином воды из фляг, да иногда глотки эля, сохраняемого для немногих избранных Первенца.

Лейтенанты, приятели Тука — и, конечно, сам Анастер — были всегда сыты. Они привечали каждый труп на дороге, требовали их все больше и больше. Кипящие котлы никогда не пустовали. Награда силы.

Метафоры стали былью — я почти могу видеть, как кивает на это мой старый учитель. Здесь, между тенескоури, нет нужды затемнять звериную правду. Наши правители нас жрут. Всегда так было. Как я мог верить в иное? Я был солдатом. Когда-то. Я был свирепым приложением чьей-то воли.

Он изменился — нетрудно разглядеть это в самом себе. Его душа порвана ужасами, происходящими вокруг — простой аморальностью, рожденной голодом и фанатизмом. Он был смят, согнут почти до неузнаваемости, переделан во что-то новое. Удаление веры — веры во что бы то ни было, особенно в прирожденную доброту человеческого рода. Он стал холодным, жестким и беспощадным.

Но он не желал есть человечину. Лучше питаться собой самим, пожирать мышцу за мышцей, слой за слоем, переварить то, чем я являюсь. Это последнее мое задание, и оно уже исполняется. Тем не менее он начинал осознавать глубинную истину: его решимость начала трескаться. Нет, прочь эту мысль.

Он не имел представления, что нашел в нем Анастер. Тук изображал немого, он отвергал дарованную плоть, он предлагал миру лишь свое присутствие, остроту единственного глаза — видел то, что можно увидеть — и все же Первенец как-то выделил его из массы, выдвинул и наградил званием лейтенанта.

Но я никем не командую. Тактика, стратегия, бесконечные трудности управления армией, даже такой анархической — я просто молча сижу на встречах у Анастера. У меня не просят совета. Я не делаю отчетов. Какая во мне нужда?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});