Музпросвет - Андрей Горохов

За десять лет, прошедших с конца 90-х изменилось очень многое, очень многое исчезло. Прежде всего, исчезла ситуация прорыва, музыкальной революции. Разорились многие лейблы и фирмы-дистрибьюторы, пропал интерес крупных фирм и концернов, практически перестали интересоваться независимой молодой музыкой художественные галереи, общественные организации и городские власти.

Делать лейбл сегодня означает несравненно больше мелкой работы, чем было раньше. Ситуация стала куда более раздробленной, количество операций сильно выросло. Лейбл, который хочет, чтобы о нем знали на международных интернет-сайтах, в блогах, в интернет-магазинах, в обычных магазинах, в бумажных журналах, на радио, на фестивалях, должен все это окучивать, писать бесконечные письма и рассылать звуконосители. Это шквал работы. Но доход лейбла при этом вовсе не вырос.

Доходы от продажи компакт-дисков начиная с 2002 года постоянно падают. Если лейбл сегодня выпускает только компакт-диски и винил, то есть занимается своими прямыми обязанностями, он не выживет. Выпускать звуконосители уже нерентабельно.

В 90-х лейбл был рад, когда в магазин удавалось пристроить тридцать звуконосителей, сегодня он рад, когда удается пристроить один-два. Что касается музыкальных магазинов, то ситуация сложилась просто скандальная. В кёльнский A-Musik приезжают люди через пол-Германии, даже из Берлина. В обычных магазинах, торгующих независимой музыкой, граница допустимого проходит примерно по группе Chicks On Speed; такие музыканты, как Феликс Кубин, в программу уже не входят. И не потому, что это авангард. А потому, что если магазин решает связываться с маленькими независимыми лейблами, ему приходится заказывать по паре компактов каждого релиза и понимать, что эти компакты долго не продадутся. То есть затовариваться звуконосителями, увеличивать размеры своих складов и торговых площадей, а также наращивать размер писанины и финансовой отчетности. А если магазин готов связываться только с альбомом, которого гарантированно продастся не менее десяти экземпляров, то 99 % всей существующей музыки в магазин не попадет.

Лейблы постепенно превращаются в пиар-агентства и начинают заниматься менеджментом музыкантов. Иными словами, лейблы в традиционном смысле исчезают. Собственно, этот сдвиг и происходит уже несколько лет. Лейбл хочет иметь доход от деятельности музыканта, уже не связанной с продажей звуконосителя. Скажем, когда радиостанция приглашает музыканта в эфир, она обращается на лейбл. Музыкант получает гонорар, а лейбл сегодня не получает ничего, переговоры с радиостанцией — это дружеская услуга. Дело в том, что у владельцев маленьких независимых лейблов крайне близкие отношения со своими музыкантами, и если до сих пор хозяин лейбла устраивал концерты и писал пресс-релизы бесплатно, то теперь музыкант должен начать платить за это, покупать организационные услуги лейбла. В Скандинавии уже существуют новые лейблы, которые так и действуют, но в Германии это еще кажется большой странностью.

И совсем другой вопрос, хотят ли люди, совсем недавно бывшие энтузиастами виниловых грампластинок, предъявлять музыкантам прейскуранты услуг по продвижению их трЗ-файлов в интернете? И потом этим продвижением заниматься, сидя перед компьютером днями и ночами? И захотят ли музыканты иметь дело с такими лейблами?

Иными словами, очень легко представить себе ситуацию распространения музыки без компакт-дисков: покупатели будут скачивать из сети аудиофайлы и при желании выжигать диск своими руками. А лейблы исчезнут. Или займут свое место в мешанине интернет-сайтов.

Революции

2007-й был юбилейным. Праздновать полагалось 40-летие взрыва психоделического рока и 30-летие панка и диско. При этом кисло отмечалось, что в конце 60-х, 70-х и 80-х революции имели место: психоделика, панк, эсид-хаус. В конце 90-х победа электроники была уже какой-то вялой. В текущем же десятилетии революции не было, тема десятилетия — это кризис звукоиндустрии и бесплатная доступность всего музыкального архива, но вовсе не появление новой музыки.

По поводу музыкальных революций сказать хочется вот что: смысл новой музыки состоит далеко не в том, что она звучит принципиально по-иному, чем все предшествовавшее. Нет. Новая музыка делает неинтересным все, что предшествовало. Потому новую музыку можно слушать с нуля, не зная предыстории вопроса. Это относилось и к таким группам, как АВВА или Вопеу М., и к таким, как The Ramones.

Музыкальные революции прошлого были во многом революциями против меломанов, то есть людей, сидящих на коробках со звуконосителями. Панк начинал с нуля и в том смысле, что купленных трех-четырех дисков было достаточно, чтобы ты вышел на передний край моды и вообще современности. Все твое собрание музыки состоит из нескольких пластинок, никакого затоваривания дисками нет. А если кто-то не мог расстаться со своим многокилограммовым многознанием, то он должен был преобразовать его в нечто очень странное — этим путем шли The Residents и Nurse With Wound. И правильно: если ты уж слышал Джона Кейджа, индонезийский гамелан и немецкий краут-рок, то будь любезен позаботиться, чтобы и твоя музыка не лезла ни в какие ворота.

Что же сегодня? Сегодня всякий, кто вообще небезразличен к музыке — и музыкант и слушатель — автоматически превращается в меломана, собирателя и накопителя. Он затоваривается музыкой и отсчитывает все новое, что попадает на его глаза, относительно среднего арифметического своего собрания. Новая музыка воспринимается как вариация старой, как усложнение взаимных ссылок и связей, она — римейк старой. Она не заставляет забыть, она заставляет вспомнить и тем самым убивает сама себя.

А раз все стали меломанами, то не может быть и новой музыки в смысле отмены накопленного архива.

Мое самое острое переживание в 2007-м было связано с парой фраз, которые я вычитал то ли на каком-то форуме в интернете, то ли в каком-то мне присланном мэйле. Смысл послания состоял в том, что его автор слушает с детства минимал-техно, ничего лучшего за всю свою жизнь не видел и этим горд. Меня прямо до дрожи проняло. Я-то из года в год повторяю, что с 2000-го практически ничего интересного не происходит, мы находимся в пропавшем десятилетии. Но ведь для тех, кому сейчас 20 или 24, последние 7—10 лет — это время всей сознательной жизни. То есть их музыкальная история начинается с Prodigy, хип-хопа и минимал-техно… но вот куда она доходит? Какое представление о музыке у людей, подсевших в отрочестве на техно-бит и электроклэш? Тут можно провести параллель с тем, как дети учатся говорить: если ты научился говорить и думать на языке техно и семплирования, то твое мышление в эту сторону само собой и пойдет. И в интервью новых музыкантов я с изумлением замечаю указание на то, что минимал-техно — это музыка их юности и точка отсчета.

Это парадокс: распространение mp3 привело к открытости всего музыкального архива, но одновременно и к массовой закупоренности. Впрочем, точно так же меломаны прошлого, сидящие на тысячах грампластинок, демонстрировали крайне неразвитый вкус.

Тут, собственно, не важно, потрясло ли подростка минимал-техно, или же его вразумил новый гитарный рок. Но очень не хочется иметь дело с музыкантами, которые выросли из таких подростков. А также с музыкантами, которые еще вырастут из сегодняшних 15-летних, с восторгом слушающих сегодняшнюю музыку.

Практически всю сегодняшнюю музыку объединяет что-то трудно формулируемое в словах. Кажется, что она слишком быстро выросла на пустом месте. Кажется, что ее делают очковтиратели, причем сами не подозревающие, что они именно очковтиратели.

И практически не осталось музыки, которую хочется назвать хорошей в старом смысле, в смысле 70-х и 80-х годов. Очень хочется спросить: почему сегодня нельзя делать музыку так же, как делали тогда? Откуда такая огромная разница?

Прощай, прогресс

Я позволю себе пересказать крайне меня заинтересовавшее интервью «Гудбай, прогресс», которое немецкий философ Петер Слотердайк дал для сборника «Новое мышление. Мышление о новом».

Речь в нем идет о том, что такое прогресс и почему ситуацию, в которой мы находимся сегодня, старое понятие прогресса описывает плохо. Слотердайк говорит совсем не о музыке, но и к ситуации в музыке его слова имеют самое непосредственное отношение, ведь в разговорах о музыке мы постоянно имеем в виду движение вперед и сравниваем новое со старым.

Слотердайк заходит издалека. Начиная с XVIII века понятие о прогрессе развивалось, окруженное ореолом святости. Сегодня везде можно обнаружить знаки прогрессивности: в орнаменте бумажных денег или в логотипах крупных фирм. Кажется, что это странное слово является уже метафорой всяческого движения, без него мы и не ориентируемся в нашем мире.

Существует не очень много настолько универсальных понятий. Еще одним схожим по всеобщности и всемогуществу является понятие циркулирования, кругообращения.