Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Михаил Федоров, сын Куртин, всю свою жизнь прожил в этой деревне; был уже немолод — за пятьдесят лет, любил жену Аграфену Михайловну и всего больше любил сынишку Григория, семилетнего, очень хорошего, резвого и не по летам смышленого мальчика. В жизни такой малый может преуспеть вперед других, — а что ждет его в мире загробном? Человеком тупым и равнодушным руководит Спас, а умный и смышленый норовит сам выбирать себе пути, забывая, что знать нам ничего не дано и спастись на земле нельзя. Это очень заботило любящего отца и повергало его в постоянную грусть и тревожные размышления.
Весной и летом на полевых работах думать было мало времени; зимой и деревню и поля заносило снегом, свет был короток, от мыслей некуда сокрыться. Выйдешь из избы — дума бежит на салазках до небесного края, опоясывает землю и возвращается недодуманной и нерешенной; в теплой избе, чистой и некурной (раскольники жили не бедно), та же дума упирается в стены, томит голову и не хочет отступить. И от нее печаль отца была постоянна и необорима — и за себя, и за жену, и за сына, и за весь человеческий род, которому нет спасения.
27 ноября, в праздник Знамения Пресвятой Богородицы, Михаил Федорович долго молился Спасу, затеплил свечи перед иконами и молился не как обычно, со степенностью и самоотрицанием, а горячо, со слезами, метая поклоны часами без перерыва, пытая Спаса об указании ему верной дороги к спасению семейства от вечной погибели и адовых мук. И днем молился, и всю ночь провел в поклонах и слезах, а на заре решил проверить в последний раз свою давнюю думу способом испытанным и уж тогда, если мысль его верна и намерения праведны, приступить к выполнению без страха, без сомнений и с подобающей веселостью духа.
На самой заре он вышел в задние ворота и стал молиться на восход, положив про себя, что если прежний помысл вернется к нему в голову с правой стороны, то, значит, он праведен и нашептан ангелом, если же с левой — значит, от дьявола и надобно его навсегда оставить и забыть. И только молитву окончил, как помысл незамедлительно пришел справа. Тогда Михаил Федорович вернулся в избу, уже без прежней печали, с уверенностью и с веселием в душе.
В избе жена и сын спали крепким предутренним сном. Куртин разбудил жену и с хозяйской строгостью послал ее в деревню Перово, что на Клязьме, в двух верстах от Слободищ, за овчинами; опасался, что женщина, по слабости и недостаче веры, будет ему препятствием. Когда ушла, разбудил и сына Гришу:
— Вставай, Гришенька, да надень белую рубашку, хочу на тебя полюбоваться.
Сынишка встал, но только белой рубашки у него не было: мамка еще не сшила. Белая рубашка была ему обещана, сшить велел отец, да мать не управилась.
— Так ты хоть мою белую надень, а надевши, ляг, умница, на лавку, а я полюбуюсь на тебя, какой ты в белой рубахе.
Был бы великий грех по вере «Спасова согласия», если бы отец оставил сына в рубахе синей или пестрядинной.
Мальчик лег на лавку в передний угол, а под голову отец положил ему шубу. Устроив его так, под святыми иконами, отец заворотил ему подол белой рубахи и быстро нанес ему в живот несколько ударов кухонным ножом, заранее спрятанным в рукаве. Мальчик стал биться и метаться, натыкаясь на нож, и, чтобы кончить его мучения, отец распорол ему живот сверху донизу.
Это было как раз на заре, и когда мальчик перестал трепыхаться, хоть и был еще жив, — разом в окно глянуло взошедшее солнце багряным светом. Куртин принял это как знамение и, бросив нож, пал перед иконами и перед сыном и стал молиться, прося Спаса принять милостиво его жертву.
Помолившись, наклонился к умирающему Грише и слезно просил его простить за причиненную скорбь; старался вразумительно объяснить мальчику, что сделано это для его же вечного спасения и по великой к нему отеческой любви. И будто бы Гриша попрощался с ним и сказал:
— Бог тебя, тятенька, простит!
Так рассказывал Михаил Федорович на судебном следствии. И о том рассказал, как умиравший мальчик, еще не потеряв сознание, вместе с ним прочитал «Богородицу» перед затепленными свечками, но только в третий раз прочитать не успел — скончался. Свечи были затеплены для того, что на том свете Гриша назовется отроком и надобно ему «уставить звезды».
Аграфена Михайловна по холодку сбегала в соседнюю деревню скоро; вышла до света, а когда возвращалась, солнце стояло еще невысоко. Сына нашла на лавке в крови, а мужа на коленях перед образами. Увидав — грохнулась на пол: все сразу поняла. Голосом строгим, но ласковым объяснил ей Михаил Федорович, что по давней своей мысли и по ангелов наущению сделал он праздник святым, спас невинную душу от этого мира, за что и должен ответить перед человеческим судом, в котором правды не бывает. Стало быть, надо позвать старосту и соседей.
Так же толково и степенно поведал сбежавшимся крестьянам, что зарезал любимого сына, чтобы был всем святым радостный праздник от такой его жертвы. Раньше силы не имел, а теперь нашел ее в себе, хоть и жаль было мальчонку и его слабую в вере мать. Старосте наказал съездить без промедления за становым и в земский суд, чтобы все было в порядке и никому бы, кроме него, не быть в ответе.
На допросах в уголовной и гражданской палате отвечал толково и подробно; задумано дело давно, да не был в уверенности, угодна ли будет жертва милостивому Спасу, да еще настоящей храбрости не хватало, потому что очень любил своего Гришеньку, мальчика доброго и понятливого, перед смертью его простившего. Теперь же, дело спасения исполнив, ни в чем не кается и радуется Божьему соизволению. Судить же его ни к чему, потому что дни его недолги и люди ничего с ним поделать не могут.
Дело Куртина было просто, как проста и ясна человеческая вера. Но оно было ужасно и тревожило людскую совесть. Судившим Куртина хотелось, чтобы он оказался либо рожденным злодеем, либо помешанным. Однако все однодеревен-цы согласно показали, что Куртин был мужиком добрым, справедливым, богобоязненным и к себе строгим. Зла никому не причинял, жены не бил и не обижал, в сыне не чаял души. Как большинство раскольников, был грамотен и читал по праздникам книги старой печати. В рот не брал хмельного, а табаку не курил и носом не пил. И деды его, и родители — все были здоровы, долговечны, доброй породы, сам он был силен и никаких болезней не знал.
Еще хотелось некоторым, чтобы Куртина довела до преступления крайняя нужда и рабское крестьянское состояние. Но деревня Слободищи не знала помещиков, была удельной, а крестьяне жили если не богато, то в достатке, хозяйственно; не зная кабака, деньги откладывали в кубышки для детей и на черный день.
Волновалось духовенство, проклиная изувера. Однако люди «Спасова согласия» говорили на это: «Разве был изувером праотец наш Авраам, подъявший руку для заклания сына?» — «Но Бог остановил его руку!» — «Почему же не отвел он руку Михайлы Куртина?»
И что на это ответить — духовенство не знало.
В тюрьме Куртин был спокоен и печалился только о том, что не было у него белой рубахи. Когда допустили к нему жену; приказал ей сшить ему рубаху своими руками и принести на свиданье. И хотя жена поняла, зачем ему нужна рубаха, но противоречить не могла и просьбу мужа исполнила.
С этого дня Михаил Федорович, для кого — детоубийца, а для кого — великий подвижник, перестал принимать пищу. По крепкому своему сложению держался долго, пока не ослабел совсем. Тогда надел он, как полагается, белую рубаху, руки сложил на груди крестом и отошел в спокойствии и молчании.
КУЗЬКА-БОГ
История Кузьки-бога пользовалась известностью в шестидесятые годы прошлого столетия, а вспомнить ее уместно именно теперь, в дни набожного преклонения перед разного оттенка, но одной внутренней породы вождями, дни нынешнего расцвета духовного рабства и сладострастного подхалимства и за страх и будто бы за совесть. Кузька-бог был велик и могуч, почти как почтальон в рассказе Е. Замятина, конечно — в глазах таракана; он отлично знал тараканью психологию, и будущие вожди многому от него научились.
Кузька был мордвином и проживал в деревне Макраще, между Нижним и Арзамасом; был грамотен, умел знахарствовать, лечить кликуш, предсказывать будущее и находить украденный скот. В деле изгнания шайтанов из бесноватых баб ему помогала та самая нагайка, которою Михаил Архангел прогнал с небес нечистую силу и вверг ее в преисподнюю. Как он ее раздобыл — это уже его дело. Имел некоторое отношение к секте душителей, спасавшейся через грех (не согрешишь — не покаешься, не покаешься — не спасешься). Грех по преимуществу свальной.
Биография Кузьки сложна и известна в подробностях; в ней немало историй романтического характера. Одна из этих историй разорила и потрясла Кузьку: его начисто обобрали. С этого момента начинается подвижничество Кузьки, решившего изменить образ жизни и завоевать высокое положение. На время он исчез из деревни и спасался во святых местах. Домой он вернулся степенным, в монашеском одеянии и черной ермолке. От всех сует мира ушел и стал проживать в выстроенной им келье — поблизости от деревни, почти ни с кем не видаясь, дни свои проводя в посте и молитве. Единственными постоянными гостями Кузьки были святые и ангелы — и в этом его односельчане имели случай удостовериться собственными глазами.
- Джек Лондон. Собрание сочинений в 14 томах. Том 12 - Джек Лондон - Классическая проза
- Илимская Атлантида. Собрание сочинений - Михаил Константинович Зарубин - Биографии и Мемуары / Классическая проза / Русская классическая проза
- Рассказы южных морей - Джек Лондон - Классическая проза / Морские приключения
- Собрание сочинений в 14 томах. Том 3 - Джек Лондон - Классическая проза
- Собрание сочинений в пяти томах. Том четвертый. Рассказы. - Уильям Моэм - Классическая проза
- Собрание сочинений в 12 томах. Том 8. Личные воспоминания о Жанне дАрк. Том Сойер – сыщик - Марк Твен - Классическая проза
- Полное собрание сочинений в одной книге - Михаил Зощенко - Классическая проза
- Собрание сочинений. Т.2. Повести, рассказы, эссе. Барышня. - Иво Андрич - Классическая проза
- Полное собрание сочинений и письма. Письма в 12 томах - Антон Чехов - Классическая проза
- Собрание сочинений в 12 томах. Том 4. Приключения Тома Сойера. Жизнь на Миссисипи - Марк Твен - Классическая проза