Бенкендорф - Дмитрий Олейников

Наутро 3 марта иностранные послы немедленно отправили депеши с важной политической новостью. Австрийскому канцлеру Метгерниху докладывали: «…воспаление печени, прилив крови к сердцу, желчная горячка»42. Горячка считалась в то время опаснейшей, почти смертельной болезнью, хотя этим именем обозначались самые разные недуги, связанные с резким повышением температуры43.

Как и в холерном 1831 году, Бенкендорфа ежедневно, а то и дважды в день навещал Николай Павлович. В самые кризисные дни он «плакал над больным, как над другом и братом». Впрочем, слезами император не ограничился, а вызвал к постели больного пятерых лучших докторов и «имел терпение внимательно следить за их прениями… и всячески оживлял их». В результате Бенкендорфа «облепили испанскими мухами, горчичниками, пиявками, заставляли глотать почти ежеминутно бог знает какие микстуры», и начальник высшей полиции «всему этому повиновался с покорностью ребёнка». Через десять дней кризис миновал было — и вдруг состояние больного резко ухудшилось.

Болезнь шефа жандармов становится важнейшей темой для разговоров в обществе. «Это общее участие, — вспоминал Бенкендорф, — превзошло все самые тщеславные мои надежды; дом мой сделался местом сборища для бедных и богатых, для знатных и для людей, совершенно независимых по своему положению, для дам высшего общества, как и для простых мещанок: все хотели знать, что со мной делается; лестница была уставлена людьми, присланными от господ, а улица перед домом — толпою народа, приходившего наведываться о моём здоровье. Государь, выходя от меня, лично удостаивал передавать им самые свежие вести. В православных церквах просили священников молиться за меня, такие молитвы произносились в лютеранских и римских церквах, даже в магометанских мечетях и еврейских синагогах… Монархи прусский, австрийский и шведский, равно как высшее общество их столиц, осыпали меня лестными знаками их внимания»44.

К этому времени относится известная оценка, данная деятельности Бенкендорфа Николаем I: «В течение 11 лет он ни с кем меня не поссорил, а со многими примирил»45.

Таким образом, Бенкендорф, как он сам признался, «имел счастье заживо услышать себе похвальное надгробное слово». «Имел счастье» — это в данном случае не расхожий оборот; наш герой, по всей видимости, действительно испытывал сильные чувства: «…Это слово, величайшая награда, какой может удостоиться человек на земле, состояло в слезах и сожалении бедных, сирых, неведомых, в общем, всех соболезнований и особенно в живом участии моего царя, который своим сокрушением и нежными заботами являл мне лучший и высший знак своего милостивого благорасположения. При той должности, которую я занимал, это служило, конечно, самым блестящим отчётом за 11-летнее моё управление, и думаю, что я был едва ли не первый из всех начальников тайной полиции, которого смерти страшились и которого не преследовали на краю гроба ни одной жалобой. Эта болезнь была для меня истинным торжеством, подобного которому ещё не испытывал никто из наших сановников. Двое из моих товарищей, стоявшие на высших ступенях службы и никогда не скрывавшие ненависти своей к моему месту, к которой, быть может, немного примешивалась и зависть к моему значению у престола, оба сказали мне, что кладут оружие перед этим единодушным сочувствием публики, и с тех пор оказывали мне постоянную приязнь. Но более всех наслаждался этим торжеством государь, видевший в нём одобрение своего выбора и той твёрдости, с которой он поддерживал меня и моё место против всех зложелательных внушений»46.

Как заметил сенатор Модест Корф, не особо жаловавший Александра Христофоровича, «умри Бенкендорф в 1837 году, смерть его была бы народным событием: до такой степени он пользовался тогда общей популярностью благодаря своему добродушию и тому, что на его посту не делать зла уже означало делать добро»47.

Но Бенкендорф выздоровел. 12 мая, когда стало ясно, что болезнь начала отступать, доктора настояли на том, чтобы он покинул Петербург и продолжил лечение в более комфортном климате (первоначальной резиденцией был выбран императорский дворец близ Ревеля — знаменитый Екатериненталь). Впервые за 38 лет службы Александр Христофорович мог по-настоящему отдохнуть — с высочайшего разрешения.

Отъезд Бенкендорфа на специально предоставленном казённом пароходе превратился в светскую церемонию: вся Английская набережная Петербурга была усыпана зрителями и провожающими; кто-то пришёл, чтобы искренне пожелать доброго пути, кто-то надеялся увидеть больного в последний раз. Начальнику высшей полиции пришлось собрать все силы, чтобы соответствовать торжественности момента. Церемония проводов (а многие поехали сопровождать Бенкендорфа до Кронштадта) не пошла на пользу больному и затянула выздоровление минимум на несколько недель.

Между тем Николай I готовился отправиться в грандиозное путешествие вдоль границ империи. Он собирался ехать через Прибалтику, Белоруссию, Украину и Новороссию на Кавказ и очень хотел, чтобы Бенкендорф был рядом. На юге России приезд императора должен был привести ко многим значительным переменам. Планировалось проведение показательного процесса над проворовавшимися высокопоставленными чиновниками вплоть до кавказского главноуправляющего барона Розена; следом должны были начаться значительные перемены в управлении на Кавказе. Велись переговоры с имамом Шамилем, отобравшим в Дагестане власть у местных феодалов: ему было предложено сохранение верховного положения на подчинённой территории при условии «покаяния» и признания власти русского царя. Во Владикавказе должна была состояться встреча Николая с депутатами от горских племён с целью «приголубить горцев и привязать их к русской державе». Бенкендорф готовил поездку императора весьма серьёзно. Среди многих протокольных дел он выступил инициатором составления его подчинённым, командиром Кавказского горского полуэскадрона Хан-Гиреем записки о народах Кавказа. При одной из встреч Бенкендорф обратился к нему: «Из разговоров твоих, Гирей, заметно, что ты-таки порядочно знаком с историей горских кавказских племён. Государю императору угодно ехать на Кавказ будущим летом… государю угодно, чтобы ты написал собственно для него записку о горских племенах… Надо, чтоб такая записка была у государя не позднее, чем через два месяца»48. Для того чтобы сей труд был облечён в приличествующую случаю форму, начальник свёл Хан-Гирея с тем, кого считал «генерал-полицмейстером русской грамматики», — с Н. И. Гречем49. Когда «Записка о Черкесии»50 была готова, Бенкендорф принял участие в организации её рассылки всем заинтересованным лицам (от военного министра до кавказских начальников) и хлопотал перед императором о её публикации, ибо она носила характер не только описательного труда, но и экспертной работы по проблеме умиротворения Кавказа.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});