Шкатулка с бабочкой - Монтефиоре Санта

— Конечно, любила. Но только раньше я об этом не знала. — Тоби нахмурился. — Это совсем не то, что всепоглощающая любовь к Рамону, такая, словно гром среди ясного неба, — пояснила она. — Это нечто более тихое. Моя любовь к Артуру более нежная, и сейчас я услышала ее.

— Гром всегда через некоторое время стихает. Тебе очень повезет, если ты останешься с чем-то более долговечным, — усмехнулся Тоби, подумав о Джулиане. — Артур — хороший человек.

— Сейчас я это осознала. Не могу поверить, что понадобилась бессмысленная пустая интрижка, чтобы проснуться и понять, как много он для меня значит. Я так плохо к нему относилась. И он все это терпел. Какой другой мужчина мог бы быть настолько снисходительным? Я его недостойна. — Потом она взглянула на брата большими печальными глазами. — Я его потеряла, да?

Тоби обнял ее за плечи и поцеловал в щеку, пахнувшую солью.

— Не думаю, дорогая. Но похоже, что твои ошибки ничему тебя не учат.

Глава 38

Сэм слушал, как дождь монотонно барабанит в оконное стекло кабинета Нуньо. Пламя потрескивало в камине, где его дед любил ворошить поленья стальной кочергой, когда ему нужно было собраться с мыслями, а Троцкий развалился на ковре, тяжко пыхтя во сне. Сэм чувствовал холод, пробиравший до костей, и никак не мог согреться. Он сосредоточил взгляд на кожаном диване, где однажды сидела Федерика, и вспомнил ее глаза, наполненные непробиваемой покорностью судьбе, и ее бедное тело, страдавшее под натиском чересчур обильной еды. Он потерял не только Нуньо, своего любимого деда и друга, но и Федерику, он отдал ее другому, причем совершенно неприемлемому мужчине. Сэм понимал, что винить во всем этом может только себя, поскольку когда он мог получить эту девушку, до безумия влюбленную в него, то не сделал этого.

Он встал и прошелся по комнате, чтобы согреться. Ему даже пришлось натянуть свитер на заледеневшие пальцы и ссутулиться. С тех пор как он вернулся домой, чтобы начать писать, из-под его пера не вышло ни строчки. Его тешила идея приобретения коттеджа, как это сделали Тоби с Джулианом, потому как молодой человек в возрасте тридцати одного года не должен жить с родителями, но у него не хватало энергии или стимула, чтобы заняться поисками подходящего дома. Пока он базировался в Пиквистл Мэнор, ему не было необходимости выходить куда-либо в поисках компании, готовить для себя, платить за проживание или за ипотечную ссуду. Отец был благодарен за то, что нашел в нем достойного собеседника, и развивал ему свои теории, сидя перед камином в гостиной, где когда-то еще ребенком бегала Федерика вместе с Молли и Эстер.

Ингрид проплывала по комнатам как ярко разукрашенный парусник в своих развевающихся одеждах, оставляя за собой шлейф сигаретного дыма и едва замечая присутствие Сэма. Она продолжала руководить приютом для животных, который был настолько переполнен, что, когда Сэм возвратился домой из Лондона и открыл свой ящик для свитеров, то обнаружил в нем впавшую в зимнюю спячку белку, свернувшуюся клубочком на его любимом кашемировом джемпере. Когда он с упреком рассказал об этом матери, та радостно улыбнулась и ответила:

— Так вот где спрятался Амос! Дорогой, представь себе, я разыскивала его всю зиму. Ты ведь не будешь беспокоить его до весны, да?

Сэму не оставалось ничего другого, кроме как позаимствовать свитера у отца. Все они были в дырках от моли, поскольку тот в жизни не ходил на работу и гулял так мало, что его вещи почти не видели дневного света. Когда Иниго увидел на сыне дырявый на спине свитер, то, не признав собственную вещь, похлопал его по плечу и сказал:

— Сынок, если тебе нужны будут деньги, ты ведь не будешь слишком горд, чтобы попросить их?

Сэм ответил, что ни в чем не нуждается. Два его младших брата приезжали домой на уик-энды. Люсьен учился в Кембридже, а Джои заканчивал школу. Молли и Эстер наведывались, когда у них появлялась возможность, — обе работали целыми днями и свободного времени у них было мало.

Молли постоянно ухитрялась сказать что-нибудь ехидное в адрес Федерики, в то время как Эстер печалила потеря подруги.

— Раньше мы были так близки, — вздыхала она. — Мы абсолютно все друг другу рассказывали.

— Вот-вот, так и случается, когда кто-то богатеет и проникает в светское общество, — недружелюбно заметила Молли. — Если бы мы с тобой были важными особами, то, смею тебя уверить, она не бросила бы нас, как ненужный хлам.

Сэм знал всю правду, поскольку не был, подобно Молли, ослеплен завистью. Но он предпочитал помалкивать об этом, скрываясь за тяжелой дубовой дверью кабинета Нуньо.

— Сэм в точности копирует поведение отца, — подсмеивалась Молли в один из выходных дней, когда он появлялся только для того, чтобы поесть, — он тоже становится затворником.

Сэму очень хотелось позвонить Федерике, но он не знал, что сказать, и не хотел, чтобы она узнала в нем автора записки. После их разговора на похоронах Нуньо он сомневался, что она особо обрадуется, услышав его голос. Будучи в отчаянии от отсутствия возможности пообщаться с ней, он решил написать еще одну анонимную записку. Открыв книгу Нуньо, он уселся возле камина, поеживаясь от холода, и стал выискивать несколько строк, которые могли бы ей помочь. Отмеченные Нуньо строки очень отличались по содержанию от того, что было бы приемлемым для Федерики. Виолетте нужно было ободрение в любви, а Федерике — поощрение к жизни — жизни самостоятельной, а не подчиненной прихоти другого человека. Он листал страницы, сосредоточенно покусывая кончик карандаша. Можно было бы использовать стихи о любви, но они больше подходили для его собственного случая, поскольку именно он страдал от любви к Федерике, измучившей его мысли и ранившей его сердце. Строфы о печали поведали бы ей о том, что радость и печаль неразделимы и что без одного невозможно узнать о другом.

Когда он напал на строки о свободе, то понял, что это именно то, что нужно. Он восторженно постучал карандашом по странице и подумал: Федерика в силах сама выйти из порочного круга. Торквилл обращается с ней так, как она разрешает ему с ней обращаться. Она всегда может сказать «нет», и она должна наконец это сделать. Он громко прочитал стихи Троцкому, открывшему глаза, зевнувшему и потянувшемуся, прежде чем внимательно насторожить уши.

«Разве может тиран править свободными и гордыми иначе, чем подавляя их свободу и попирая их гордость? Если есть у вас забота, от которой должно избавиться, то, скорее всего, это забота, избранная вами, но не та, что возложена на вас. И если есть у вас страх, который следует рассеять, то причину этого страха ищите в собственном сердце, а не в руке, дрожащей от него».

Сэм устроился за столом Нуньо перед своим компьютером и напечатал этот текст. В течение последующего получаса он распечатал его, подготовил и заклеил конверт, работая с такой тщательностью, будто это было любовное письмо, содержащее тайны его сердца. Взволнованный перспективой хотя бы мельком увидеть Федерику, следующим утром он сел на ранний поезд и всю дорогу просмотрел в окно, поскольку был слишком возбужден, чтобы читать.

Он приехал к ее дому на такси в тот самый момент, когда она выходила из него и садилась в ожидавшую машину.

— Следуйте за «Мерседесом», — сказал Сэм шоферу, затем откинулся на сиденье и прислушался к лихорадочному стуку собственного сердца и круживших в его голове мыслям, наполненным оптимизмом. Он сразу отметил изменения в ее фигуре. Она стала более стройной, ее походка приобрела ту энергичность, которой она отличалась до замужества, а кожа снова выглядела упругой и здоровой. Он мог только догадываться, сыграла ли его записка какую-либо роль в этих переменах. Затем его лицо омрачила мысль о том, что и здесь приложил свою руку Торквилл.

Федерика была увлечена своим новым подходом к жизни, хотя он давался ей нелегко. Чтобы похудеть, ей пришлось очень серьезно поработать с персональным тренером и изменить рацион своего питания. Но в предшествующий этому подъему период она была полностью деморализована. Она месяцами не подходила к зеркалу, боясь посмотреть на себя, а когда уже невозможно было втиснуться в одежду, просто просила Торквилла купить другую. Она стала толще, чем могла себе представить, набрав около тридцати фунтов, а ее кожа страдала от слишком калорийной пищи. И вдруг она лишилась возможности прятаться, поскольку по понедельникам, средам и пятницам стал приезжать Джон Берли, чтобы взвесить ее, сделать замеры и довести с помощью физических упражнений до состояния, когда пот начинал лить с нее градом, часто заставляя ее выкрикивать в отчаянии: «Я больше не могу, я создана, чтобы быть толстой».