Язычники - Сергей Другаль

Цепляясь за роговые выступы, я вылез на поверхность. И стало мне светло и просторно, и хватило ума немедленно смотаться в сторону, чтобы не увидел меня чадолюбивый зверь, что сидел на холме, опустив хвост в дыру. Детеныши тоже не задерживались рядом с ним, уж больно страшен был, а детская психика уязвима.

Я оказался в совершенно незнакомой местности. Плато, усеянное скалами, обломками скал и утыканное невысокими холмами, какие-то похожие на воронки провалы, наверняка те самые дыры в сводах пещеры, в которые проникает свет и куда сбрасывают еду. А в пределах видимости болото необозримое, заросшее древовидными хвощами, гнездилище ихтиозавров и земноводных ящеров. Интересно, есть ли в пещере их детеныши, или ее монополизировали тираннозавры? Далеко меня утащили, оглушенного. Совсем рядом кошмарные гиганты скандалили за право присесть возле дыры и снести в нее яйцо. Стоял громоподобный с раскатами рык, от топота дрожали скалы, десятки динозавров толпились на сравнительно небольшой площадке между холмов. Они не имели понятия об очереди, царило право сильного. Но, как я заметил, того, кто уже угнездился над дырой, не трогали, ждали, пока сам, или сама, слезет.

Я ухватился за этот факт как за главное звено, потянул всю цепь на себя и ужаснулся результату. Не пройдет и десятка миллионов лет, и они научатся соблюдать очередь — что явится началом цивилизации. В очереди возникнет счет, ибо каждому интересно знать, сколько ему еще осталось ждать. А там, в силу необходимости вести запись очередников, изобретут письменность. После и десятка тысяч лет не пройдет, появятся города, промышленность, энергетика, электронная вычислительная техника — сначала для учета очередников, а потом и для расчета орбит спутников. А там и неизбежный выход в космос. Трудно представить автобус, заполненный игуанодонами, а уж космический корабль длиной в сотню километров… А людям на Нимзе делать будет нечего, только в инкубаторах вкалывать.

Я восхитился мощью своего анализа. Из пустякового наблюдения — сидит динозавриха, тужится, и в спину ее не толкают — я сделал вселенского масштаба вывод о грядущем выходе динозавров в космос и рабском будущем человечества Нимзы.

А все почему? Я за главное звено ухватился. Правда, каждое звено в любой цепи — главное, иначе цепь распадется. Так что в принципе при диалектическом подходе не имеет значения, за что хвататься.

И тут мне стало стыдно. Я, значит, на воле, свободный, а они в подземелье; я смотрю на солнце, а они в смраде и гнуси динозавровы яйца таскают и будут таскать до конца дней своих. А выхода из пещеры нет, а чтоб выкарабкаться — до этого они не додумаются… Надо спасать мужиков.

Залез я в расщелину, стал ждать. Действительно, к ночи динозавры разошлись, я подобрался к дыре, нырнул в нее ногами вперед и выпал в пещере на знакомую кучу. Было темно, я отполз в сторонку и прилег, дожидаясь утра. А то вздумается кому-нибудь снести яйцо среди ночи, пришибет ненароком.

Едва, по моим часам, начался восход солнца, я встал и возопил:

Выйду д'я на улицу, пойду д'на село -

Девки гуляют, и мне весело!

С этим романсом — а он, вы сами знаете, мне всегда удавался — я пошел по переходам и поклялся, если не соберу их, брошу петь. Разбуженные нимзияне, недоуменно зевая, присоединялись ко мне, и к тому времени, как я добрался до логова начальника и успел закончить три первых куплета, за мной шли не менее тридцати мужиков. Да в логове еще с десяток набралось. Это, наверное, был весь штат инкубатора. Они молча таращились на меня, ошеломленные мощью и мелодичностью моего голоса. Когда они столпились вокруг, я закончил куплет и сказал:

— Благородные нимзияне! — Тут я вспомнил, что они еще не знают названия своей планеты. Пришлось перестраиваться: — Мужики! Э-э… благородные мужики! Мир ваш уныл и страшен. Мгла в вашей норе, и вы здесь сталкиваетесь лбами. Ваши голоса как вопли похоронные среди косных стен проклятой пещеры, где и дня не видно. Когда вы смотрели на небо, когда последний раз видели звезды, слышали голос птицы, жужжание пчелы над цветком, дышали запахом ягод? Тоска — вот ваш удел здесь. Доколе вам служить врагам, гнусным ящерам, покрытым броней, колючками и слизью? Вас губит зловоние, исходящее от их детенышей, которых вы кормите несвежим мясом, открывая куски своими могучими руками, руками мужей и отцов. По вас плачут дети, а вы здесь, содрогаясь от унижения, таскаете чужие яйца. Доколе, я спрашиваю!

Я перевел дыхание. Аплодисментов не было. Начальник чесал спину изогнутым сучком, нимзияне тоже скреблись и, похоже, стали терять ко мне интерес, видимо, им больше нравилось, когда я пел. Мой пафос, похоже, не затронул их заскорузлых душ. Вы помните, мы вместе анализировали мою речь. И даже Вася согласился, что она была нетривиальна и убедительна, что экспромтом такую даже он, Вася, произнести не смог бы. Увы, она убедительна для землянина, но кому из нас знакома психология неандертальца? И речь моя была гласом вопиющего в пустыне. Однако молодец не тот, кто начал, а тот" кто кончил. Пришлось кончать:

— Разве для такой жизни, о благородные мужики, вы родились на свет? На свет, а не на тьму. Нет и еще раз нет! Так восстаньте, и я поведу вас к солнцу, туда, на поверхность, где росяные травы, где светло и просто, где воды ручьев сладки, а вечера сини. Идемте со мной. Я знаю выход!

Нимзияне переглядывались, и больше никакой реакции. Нет, может, их лица что-то выражали, но для меня они все были на одно лицо: скошенные подбородки, головы, заросшие колтунным волосом так, что ушей не видно. Потом вождь отложил палку и произнес:

— Ты много слов сказал, о прикрывший голову и не снявший шкуру, глупых и лишних слов, не имеющих к нам отношения. Здесь всегда тепло, а ты говоришь, пойдем отсюда наверх, где дождь и ветер, где мы мерзнем и мокнем ночами, держась за непрочные ветви. Ты говоришь, пойдем отсюда, чтобы не служить врагам нашим. А разве велик труд перенести яйцо с места на место и накормить детеныша? Здесь мы всегда сыты и нас никто не ест. Мы не понимаем, что такое содрогаться от унижения, но мы знаем, как это дрожать от страха, когда на тебя смотрит зверь. Ты дурак, прикрывший голову и не снявший шкуру. Ты не хочешь тунга, хочешь ням-ням. Но согута тунга ци ням-ням. Уходи!

— Вас ждут загорелые жены! — жалким голосом закричал я, уходя и еще надеясь, что хоть кто-нибудь последует за мной. Тщетно, — видимо, институт брака был им еще неизвестен… И материальные прелести рабства перевесили все мои доводы. Буду самокритичен: меня не устраивал эволюционный путь развития человечества Нимзы. Мне захотелось революции, и волосатый, покрытый насекомыми вождь, не напрягаясь, ткнул меня мордой в стол. И правильно сделал. Может, у них каждый с детства мечтает в рабство попасть…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});