Том 15. Дела и речи - Виктор Гюго

На нескольких правых скамьях. Мы и требуем призвать к порядку!

Председатель. Вашего требования еще недостаточно. (Возгласы: «Превосходно!» Различные неразборчивые выкрики.)

Шабо-Латур. Париж не был побежден, его задушили голодом. (Возгласы: «Это верно, это верно!» Всеобщее одобрение.)

Председатель. Я предоставляю слово господину Виктору Гюго, чтобы он мог объясниться, и те, кто станет его прерывать, будут призваны к порядку. (Возгласы: «Превосходно!»)

Виктор Гюго. Я удовлетворю вас, господа, и пойду еще дальше, чем вы ожидаете. (Гробовое молчание.)

Три недели назад вы отказались выслушать Гарибальди…

Один из депутатов. Он подал в отставку!

Виктор Гюго. Сегодня вы отказываетесь выслушать меня. Этого с меня достаточно. Я подаю в отставку. (Продолжительный шум. Возгласы: «Нет! Нет!» Аплодисменты слева.)

Один из депутатов. Собрание не принимает вашей отставки!

Виктор Гюго. Я заявил о ней, и я подтверждаю свое заявление.

(Сойдя с трибуны, В. Гюго подходит к столу стенографов, расположенному слева, у прохода, берет перо у одного из стенографов Национального собрания и стоя пишет на краю стола письмо на имя председателя Собрания.)

Генерал Дюкро. Господа, прежде чем судить о поведении генерала Гарибальди, я настаиваю, чтобы было проведено серьезное расследование событий, которые привели к разгрому восточной армии. (Возгласы: «Превосходно! Превосходно!»)

Когда такое расследование будет проведено, мы вам предъявим телеграммы, исходящие от господина Гамбетты и подтверждающие, что он ставил в упрек генералу Гарибальди его бездействие в момент, когда такое бездействие вело к несчастью, о котором вы знаете. Тогда можно будет решить, прибыл ли генерал Гарибальди, чтобы заплатить Франции долг признательности, или же он прибыл скорее для того, чтобы защищать свою всемирную республику. (Продолжительные аплодисменты на многих скамьях.)

Локруа. Я прошу слова.

Председатель. Присутствует ли в зале господин Виктор Гюго?

Различные голоса. Да! Нет! Он удалился!

Председатель. Прежде чем прочитать Собранию письмо, которое мне только передал господин Виктор Гюго, я хотел бы предложить ему собраться с мыслями и спросить самого себя, настаивает ли он на этом письме.

Виктор Гюго (стоя у подножия трибуны). Я на нем настаиваю.

Председатель. Вот письмо господина Виктора Гюго; однако господин Виктор Гюго… (Различные возгласы.)

Виктор Гюго. Я настаиваю на своем письме. Я заявляю, что не появлюсь больше в этом зале.

Председатель. Господин Виктор Гюго написал это письмо в состоянии живейшего волнения, вызванного сегодняшними дебатами; вот почему я считал должным просить его по крайней мере собраться с мыслями и полагаю, что выразил общее мнение Собрания. (Возгласы: «Да, да! Превосходно!»)

Виктор Гюго. Благодарю вас, господин председатель, но я вновь заявляю, что отказываюсь дольше оставаться в этом Собрании! (Возгласы: «Нет! Нет!»)

Со всех сторон. До завтра! До завтра!

Виктор Гюго. Нет! Нет! Я настаиваю. Я больше не вернусь в это Собрание!

(Виктор Гюго покидает зал.)

Председатель. Если Собрание соблаговолит мне это разрешить, я ознакомлю его с этим письмом лишь на завтрашнем заседании. (Возгласы: «Да! Да!» Всеобщее согласие.)

Считаю инцидент исчерпанным и сожалею, что выборы в Алжире дали повод…

Один из левых депутатов. Его вызвало неистовство правых депутатов.

ЗАСЕДАНИЕ НАЦИОНАЛЬНОГО СОБРАНИЯ

9 марта 1871 года

Председатель. Господа, я глубоко сожалею, что наш прославленный коллега, господин Виктор Гюго, не счел возможным уступить настоятельным просьбам большого числа депутатов и — полагаю, что могу это заявить, — общему мнению всего Собрания. (Возгласы: «Да, да! Превосходно!») Он упорствует в своем желании подать в отставку, заявление о которой он мне вручил вчера вечером, так что мне, к величайшему огорчению, не остается ничего другого, как ознакомить Собрание с этим заявлением.

Вот оно:

«Три недели назад Собрание отказалось выслушать Гарибальди; сегодня оно отказывается выслушать меня. Этого с меня достаточно.

Я заявляю о своей отставке.

Виктор Гюго»

8 марта 1871

Это заявление об отставке будет передано министру внутренних дел.

Луи Блан. Я прошу слова.

Председатель. Слово имеет господин Луи Блан.

Луи Блан. Господа, я буду краток.

Тем из нас, кого особенно сближает с Виктором Гюго общность чувств и взглядов, надлежит во всеуслышание заявить о том, какую душевную боль мы испытали…

Голоса слева. Да! Да! Это верно!

Луи Блан.…видя, что великий гражданин, гениальный человек, которым гордится Франция, был вынужден подать в отставку — заявить о своем выходе из состава французского Национального собрания…

Голос справа. Он сам этого захотел.

Герцог де Мармье. По своей воле!

Луи Блан. Ко множеству несчастий прибавилось еще одно… (Движение в зале.) Я считаю несчастьем, что этот мощный голос был заглушен… (Протестующие возгласы на многих скамьях.)

Де Тийанкур. Голос господина Виктора Гюго всегда старались заглушить!

Несколько депутатов. Это верно! Это верно!

Луи Блан.…в ту минуту, когда он провозглашал благодарность от имени родины за оказанные ей важные услуги.

Я ограничусь этими несколькими словами. Они выражают чувства, которые — я в этом уверен — разделят все, кто ценит и чтит гения, борющегося за свободу. (Бурное одобрение на многих левых скамьях.)

Шельшер. Луи Блан, вы достойно выразили наши общие чувства.

Голоса слева. Да! Да! Превосходно!

БРЮССЕЛЬ

(АПРЕЛЬ-ИЮЛЬ 1871)

ПИСЬМО ПОЛЮ МЕРИСУ И ОГЮСТУ ВАКЕРИ

Брюссель, 28 апреля 1871

Дорогие друзья!

Мы переживаем кризис.

Вы спрашиваете, что я по этому поводу думаю; я мог бы ограничиться несколькими словами: то же, что и вы.

Меня поражает, до какой степени мы единодушны. Публика приписывает мне такую роль в газете «Раппель», какой я в действительности не играю, и считает меня если не ее редактором, то по меньшей мере вдохновителем; вы лучше, чем кто-либо, знаете, до какой степени я был искренен, когда писал на столбцах вашей газеты, что я — лишь простой читатель «Раппель», не более. И все же это заблуждение публики имеет свои основания. В сущности говоря, между вашими мыслями и моими, между вашими оценками и моими, между вашей совестью и моей существует почти полное тождество. Разрешите мне отметить это и порадоваться этому. В переживаемый нами решительный час, который, если он плохо кончится, может принести непоправимые беды, вашей главной мыслью, излагаемой каждое утро в «Раппель», является мысль о необходимости примирения. Так вот, именно то, что вы пишете в Париже, я думаю в Брюсселе. Конец кризису положил бы простой и мудрый порыв — взаимные уступки. В этом случае развязка была бы мирной. В противном случае война будет вестись до последней крайности. Нельзя покончить с проблемой, отбросив единственное ее решение.

В апреле 1869 года я назвал те два слова, которые могли бы разрешить все затруднения апреля 1871 года. Эти два слова, вы помните, — «примирение» и «умиротворение». Первое относится к идеям, второе — к людям.

В этом спасение.

Как и вы, я — за коммуну в принципе и против Коммуны в ее конкретном проявлении.

Бесспорно, права Парижа очевидны. Париж — это коммуна, это самостоятельная община, притом самая необходимая и самая славная из всех. Париж-коммуна — это необходимое следствие Франции-республики. Как! Лондон — община, а Париж не будет ею! Лондон, при олигархическом правлении, представляет собою самостоятельную общину, а Париж, при демократическом правлении, не будет ею! Город Лондон обладает такими правами, что может остановить перед своими воротами самого короля Англии. У Темпл-Бара кончается власть короля и начинается власть народа. Ворота закрываются, и король может войти в них лишь после уплаты пошлины. Монархия уважает права Лондона, а республика нарушит права Парижа! Достаточно напомнить эти факты; нет надобности их разъяснять. Париж — коммуна по праву, так же как Франция по праву республика, так же как я по праву гражданин. Подлинное определение сущности республики таково: я властелин над самим собой. Вот почему она не зависит от результатов какого-либо голосования. Она проистекает из естественного права, а естественное право не ставится на голосование. Город, так же как и отдельная личность, имеет свое я. А Париж из всех городов имеет наивысшее я. Именно это наивысшее я и проявляется в коммуне. Национальное собрание так же не имеет права лишить Париж Коммуны, как Коммуна не имеет права лишить Францию Национального собрания.