Мой Дагестан - Расул Гамзатович Гамзатов

о том, что знаешь и можешь. А о том, чего не знаешь, читай в чужих книгах».

КНИГА

Ты с книгою дружи, чьи щедрые листы

Ждут взгляда твоего. Она всегда верна.

Пусть ты богат, как хан, пусть без копенки ты, —

Не станет изменять, не подведет она.

Прилежнее склонись челом к страницам книг,

Где каждая строка мед мудрости таит.

Будь жаден к знаньям, сын! Знай: ты не все постиг —

Лишь черная из них, твой разум будет сыт.

Оружье это ты не выпускай из рук,

Брани его иль пет — надежен друг такой.

В обиде на тебя не будет этот друг,

Хоть бросишь ты его, в сердцах махнув рукой.

Будь знанья кунаком. Богат его очаг.

Щедры его дары, густы его сады.

А ты — желанный гость в цветущих тех садах:

Иди и собирай румяные плоды

Ты книге поверяй свои мечты и жизнь,

Знай: в сердце, не спросясь, врывается поэт.

Ты всем, что на душе, с поэзией делись:

В ее улыбке ты на все найдешь ответ.

Когда к отцу приходили молодые поэты со своими стихами, отец прежде всего смотрел на почерк. Потому что: «Какова борозда, таков и хозяин поля». Потом он исправлял ошибки, расставлял знаки препинания. Покачивая головой, он как бы говорил: учись писать правильно. Некоторые из молодых робко замечали, что и «Гомер XX века» был безграмотен. «А я-то не знал!» — говорил отец молодому «гомеру». Таких «гомеров» и сейчас много еще в Дагестане. Даже грамматическая ошибка в стихах всегда раздражала отца. Когда его стихотворение было напечатано в газете со множеством ошибок, отец написал стихотворение:

Несчастье с песнею моей

Произошло нежданно.

Ее в газету я послал

На праздник Дагестана.

Гляжу — она, как толокно,

Размолота, измята

Так, словно встретилась в пути

С дубинкой суковатой.

Столкнулась, может быть, она

С оравой горьких пьяниц,

Чьи лапы на ее спине

Сплясали буйный танец?

А может, на кулачный бои

Попала к чондотлинцам

И еле ноги унесла,

Не рада их гостинцам?

Четверостишиям иным

Так по загривку дали,

Что их первоначальный смысл

Теперь поймешь едва ли.

А в довершение, видать,

Им плеткою досталось,

Агонизируют они,

В них жизни не осталось.

О, бедный череп! Ведь на нем

Не счесть рубцов и вмятин.

Мне этот случай роковой,

Признаться, непонятен.

У песни ребер целых нет,

Взирает мутным взглядом,

Как наш гуляка Мустафа,

Побитый камнепадом…

Коль в каждом номере у вас

Подобных «жертв» десяток,

То вы прославитесь везде,

«Герои» опечаток.

Но самокритика всегда

Вину загладить может.

И эту песню, я прошу,

Опубликуйте тоже!

Мой отец… Из тех, кто его знал, каждый, наверно, по-своему представлял себе моего отца.

Конечно, он и пахал землю, и косил траву, и грузил сено на арбу, и кормил коня, и ездил на нем верхом. Но я его вижу только с книгой в руке. Он держал книгу всегда так, точно эго пища, ютовая выпорхнуть из рук. Любивший гостей, он всегда чувствовал себя растерянно и смущенно, если кто-нибудь приходил и отрывал его от чтения, словно его сбили с важной молитвы. В те часы, когда отец читал, мать ходила на цыпочках и все время приставляла палец к губам, заставляя нас говорить шепотом:

— Не шумите, отец работает.

Она правильно понимала, что чтение книги для писателя — это его работа.

Сама она иногда осмеливалась заглянуть к нему и узнать, не нужно ли чего, не кончаются ли чернила в чернильнице. Мать очень зорко следила за чернильницей отца и не давала ей пересыхать.

Если в жизни отца было хоть два радостных дня, то эти дни ему принесли книги.

Если в жизни отца было хоть два печальных дня, то и эти дни ему принесли книги.

Книги, которые он читал, и книги, которые он писал., О чем бы его ни просили люди, он никогда не мог им ни в чем отказать. Сказать «нет», когда на самом деле «есть», он считал самой большой ложью и самым тяжким грехом. Поистине бедственным становилось его положение, когда просили у него любимую книгу. Книга уже отдана, уже держат ее чужие руки, а руки отца все еще протянуты к ней.

Когда взявший долго не возвращал книгу, отец писал ему: «Я очень скучаю по своему другу, которого вы в прошлый раз увели с собой. Не думает ли он возвращаться?»

Отец был единственный брат семи сестер (единственная папаха в семье), а все вместе они рано остались сиротами. Рано отец покинул и родной аул. Дядя, опекавший сирот, отправил Гамзата в другой аул, в медресе, сказав, что у большого аула и ума больше. С тех пор отец бродил из аула в аул, не снимая с плеч хурджуна — переметной сумы: в одном мешке книги, в другом — жареная мука. Надо сказать, что вернулся он богачом. За время своих странствий он обогатился знаниями. Ему говорили тогда на аульском годекане: если свой талант и свои знания ты впряжешь в одну арбу, далекое будет путешествие.

И они не ошиблись. Имя отца сделалось известным. Многие строки его стихов разошлись как пословицы.

Отец писал много и для взрослых и для детей, для тех, кто приходит в жизнь, и для тех, кто уходит из жизни. Он писал стихи, поэмы, пьесы, басни, сказки. Почерк у него был спокойный, ровный. Таким же был и его язык. Таким же был и он сам. В молодости, зная почерк Гамзата, его всегда просили переписывать важные бумаги: решения, обращения к народу. Писал он, пользуясь разными алфавитами: арабским, латинским, русским. Писал справа налево и писал слева направо.

Его спрашивали:

— Почему пишешь слева