Связанные поневоле - Галина Чередий

— Лали, нам поговорить нужно. — Может, язык себе ненадолго прикусить?

— М-м-м… — Жена трется об меня, и моему предателю-члену достаточно лишь ощущения ее горячей влажности, скользящей над ним, чтобы подскочить и начать буквально дымиться. — Это не может подождать, Монтойя?

Лали целует и прикусывает мой подбородок, пока я старательно задираю голову и стараюсь пялиться в потолок, потому что если опущу глаза на нее, нависшую надо мной, то сорвусь и наброшусь снова, как оголодавший до истерики пес. Господи, как будто одного скольжения ее острых сосков по моей груди, трения ее лона об мой уже каменный член и губ, ласкающих мое лицо, недостаточно! Вцепляюсь в простыни. Только трону ее, и все — я пропал.

— Лали, девочка моя, остановись на одну секундочку! — практически скулю я. — Милая, нам нужно поговорить, пожалуйста!

Жена выпрямляется, открывая мне вид на свои груди, созерцание которых всегда превращает меня в капающего слюной слабоумного идиота, и усаживается так, что давление на мой пах становится крышесносным. Интересно, она знает, что со мной творит эта чудная картинка, и делает это нарочно или у нее выходит тянуть из меня жилы совершенно естественно?

— Если ты собираешься меня утешать по поводу этой ситуации в институте, то не заморачивайся, — говорит она, не прекращая извращенную пытку движением ни на секунду. — Плевать я на них хотела! Так даже лучше. Мое имя вообще перестанут связывать с этим делом, и это хорошо. Пусть подавятся всей этой шумихой и славой. Главное сделано, а остальное… Гори оно все, короче.

Она наклоняется и втягивает в рот мой сосок, легонько царапая его зубами. Мои бедра дергаются вверх, приподнимая ее над матрасом и вдавливая меня туда, где я хочу быть прямо сейчас больше всего. Лали делает едва заметное движение тазом, и я почти уже внутри, балансирую у входа в мой личный рай. Я хотел поговорить? О-о-ох, вспомнить бы о чем!

— Нет, речь не о том, — каркаю я простуженным старым вороном, и Лали снова выпрямляется.

Черт, моя женщина, сидящая верхом на мне! Что она со мной творит! Если я заведусь еще сильнее, то рвану так, что в стратосфере будет видно.

— Хочешь сообщить мне, что собираешься расстаться со мной и дать мне свободу? — соблазнительно шепчет она и снова трется течной кошкой.

Да чтоб его! Не могу сдержаться и стону в голос, так что даже не сразу улавливаю смысл ее слов.

— Что? О чем ты вообще? — Какие, на хрен, могут быть расставания? — Свободу, детка? У тебя больше никогда не будет свободы от меня! Просто привыкай к мысли, что я прилип к тебе намертво!

— Ну и правильно, муж мой. И, кстати, имей в виду, что, если посмотришь на сторону, я тебе устрою полную кастрацию, милый. Хотя тебя может утешить, что я сделаю это достаточно профессионально, — сладко шепчет она и проскальзывает рукой между нами, чтобы сжать меня своей волшебной ручкой и выдавить из меня очередной хрип умирающего от дикой похоти.

Мысль об отделении моих яиц от тела разве не должна немного охладить меня? Ага, должна, но почему-то не охлаждает. Потому что эта мучительница снова двигается по моему зажатому между нашими телами бедному члену, и я шиплю, толкаясь ей навстречу.

— Куда же делась гордая и независимая женщина, плевать на меня хотевшая, которая, к тому же, никогда не ревнует? — бормочу я, уже мало что соображая.

— Хочешь ее вернуть? — говорит Юлали, опускаясь мне на грудь и подбираясь влажными, глубокими поцелуями к своей метке на моей шее. Это, блин, нечестно, нечестно! Этот разговор важен, важен, ва-а-а-а-жен! Губы моей личной извергини оказываются на том месте, где она навсегда оставила на мне знак моей принадлежности ей. Да пошли все разговоры в этом мире! Огненный шар рождается где-то под моей диафрагмой и стремительно расширяется во всех направлениях со стихийной скоростью и силой. Я горю, скрученный жесточайшей похотью. Я ослеп и оглох от дикой потребности, и, когда почти взрываюсь, губы жестокой женщины покидают помеченную кожу, и оргазм откатывается, заставляя меня реветь от разочарования. Меня выгибает, и я хриплю раненым зверем.

Хватаю Юлали за бедра и хочу вломиться внутрь, но она ускользает, приподнимаясь, и прижимает мои руки к матрасу.

— Лежи тихонечко, Монтойя, — шепчет она у самых моих губ, пока я тянусь за ней, как за последней каплей влаги в мире.

Тихонечко? Тихонечко?! Да она убить меня пытается! Моя волчица решила поиграть со мною? Ла-а-адно, хрен с ним, пусть играет. Я смогу все вытерпеть. Наверное. Если совсем умом не тронусь. Сделаю все что угодно, только быть тем единственным, в ком она будет постоянно нуждаться. Юлали возвращается к изощренным издевательствам, пристально наблюдая за тем, что со мной творят ее руки и губы. Я вижу, как ее глаза жадно мерцают, впитывая то, как я извиваюсь и корчусь под ее ласками. Загибаюсь, но даю ей тот контроль, который она хочет. На моем теле все больше горящих легких укусов и царапин, но я хочу еще больше, как можно больше. Моя женщина метит свою территорию, и я желаю с ног до головы стать картой ее удовольствия. Рычу бешеным зверем, хриплю, умоляю, как самый последний жалкий придурок. Воплю, как я люблю ее и как хочу удавить прямо сейчас за эти муки, угрожаю порвать на части, когда буду трахать, но держусь, на одном, мать его, упрямстве. Простыни давно в клочья, как и мой мозг. Ох, как же я отплачу тебе за каждую секунду, моя любимая стерва! Давай, упивайся сейчас своей властью, но придет мое время! Когда же член резко и до упора оказывается в раскаленной глубине, мне в первый момент кажется, что я уже подвинулся умом и выдаю желаемое за действительное. Но нет, я наконец допущен в рай. Стараюсь думать о расчетах нового оборудования, об устройстве движка моего байка, о чем угодно, только бы не превратиться в поющий, мать его, фонтан с первым же рывком. Потому как если сдамся, мою песню услышат не только на нашем этаже отеля. Юлали упирается руками мне в грудь, вынуждая сохранять неподвижность. Меня трясет так, что зубы лязгают, но я по-прежнему послушная кукла в руках сладкой мучительницы. Я стараюсь, как никогда в жизни не старался, наверное, но проигрываю борьбу, ощущая, как несусь чертовым локомотивом, сошедшим с рельсов, навстречу оргазму. Но Лали опять останавливается, и я ору и бьюсь в ярости и исступлении. Такое чувство, что я заживо пылаю. Рву под собой остатки простыней, цепляясь за них, чтобы держать свои сведенные судорогой руки на месте. Ругаюсь такими словами, что сто процентов сгорю со стыда, если сумею потом обо всем вспомнить. Юлали наблюдает за мной, и я вижу, что и она балансирует на краю, убивает нас обоих ожиданием наслаждения. Оттягивает неизбежный взрыв. Потом она сдается, ее голова откидывается, и моя красавица прогибается в спине, начиная двигаться неистово, безжалостно насаживаясь на мой член, который сейчас уже тверже гребаного алмаза. Чувствую себя утлой лодчонкой, повисшей на краю долбаного водопада Виктории, перед тем как сорваться вниз и разлететься в мельчайшие щепки. Долгий грудной стон вырывается из моей жены, и меня сжимает внутри ее тела в последнем сокрушительном влажном объятии, сталкивая в пропасть, и я лечу вниз, лечу, все ускоряясь, и хриплю сорванным горлом. Я не просто изливаюсь бешеным потоком. Меня словно выворачивает из кожи, выдирает из тела, которое становится никчемной пустой оболочкой. Юлали выпотрошила меня дочиста, чтобы через край наполнить собой. Моя девочка, моя женщина, моя жена, любимая! Она ничего не делает наполовину! Вычерпала меня досуха, забрала все, чтобы дать безмерно больше.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});