Наваждение - Пола Вольски

Вот уже несколько месяцев многие Возвышенные – среди них самые богатые и родовитые и потому более всех прочих задолжавшие обществу, – исчезали один за другим, прямо под носом у Авангарда. Не раз офицеры, отправившиеся ночью произвести арест, находили дома без их обитателей, наличных денег и драгоценностей. Невозможно было представить, чтобы такое число Возвышенных – целые семьи – одурачили стражей у Северных ворот. Также казалось невероятным, что столь многим удалось спрятаться в пределах города – особенно теперь, когда за сведения, ведущие к поимке высокородных беженцев, платили по пять рекко награды. И все же Возвышенные продолжали исчезать, просто растворяясь в воздухе. Это было возмутительно, опасно и необъяснимо – до тех пор, пока зоркие гниды Нану не обнаружили тайного хода, которым ведал некий призрачный привратник. Некто – вероятно, живущий в городе Возвышенный, – с бандой немногочисленных сообщников регулярно выводил своих соплеменников Возвышенных из города. Личность предателя, а также место и маршрут побега пока что оставались неизвестны. Однако скоро это должно проясниться. Теперь, когда гниды перебрались за пределы страны, это вопрос времени, и затем предатель, кто бы он ни был, отправится к Кокотте.

Элистэ, прочитав заметку, вздрогнула. Известно ли это кавалеру во Мерею? Глупый вопрос. Разумеется, известно, но, видимо, безразлично; напротив, он даже не намерен принимать это во внимание и тем более прекращать свою деятельность – чистая бравада Возвышенного…

Но искренняя тревога за Мерея вскоре полностью улетучилась, когда она увидела черный заголовок, уродующий первую страницу второго выпуска «Собрата»: «Предательство короля». Элистэ не сразу поверила своим глазам. А потом прочитала:

«Комитет Народного Благоденствия объявил сегодня о том, что в его распоряжении находятся документы, подтверждающие причастность его величества Дунуласа к заговору, имеющему целью покончить с Конституционным Конгрессом. Оказалось, что король при помощи и содействии своей жены в течение нескольких месяцев поддерживал преступную переписку с беженцем-эмигрантом, бывшим герцогом Феронтским. Это трио преступников намеревалось, при пособничестве сил иностранных держав, врагов вонарской свободы, вкупе с местными реакционерами-роялистами, заполнить подвалы Старой Ратуши бочками с порохом, и этот план во время Комитетского расследования уже был близок к завершению. В случае удачи заговора весь Конгресс оказался бы неминуемо разрушен – погибли бы ни в чем не повинные патриоты-зрители на галереях, была бы повержена во прах сама Старая Ратуша и немало соседних зданий. Ужас и смятение, которые воцарились бы после этого массового человекоубийства, оказались бы на руку иностранным и внутренним врагам, стремящимся окончательно придушить вонарскую свободу.

Если бы не постоянная бдительность Комитета Народного Благоденствия, заговор мог бы осуществиться – на горе всем истинным патриотам. Нет, не человеческий, а лишь демонический ум мог породить этот предательский замысел. Люди, способные на такое злодеяние по отношению к своим соотечественникам, – не столько преступники, сколько чудовища в человеческом обличье и заслуживают самой жестокой кары».

У Элистэ все похолодело внутри. «Заслуживают самой жестокой кары». Эти слова были попросту бессмыслицей. Речь ведь шла о короле! Невозможно! Она прочла еще раз. То же самое. Смысл слов начал проясняться. Да, теперь все возможно.

* * *

Последний год с лишним, пока Конституционный Конгресс бросался из крайности в крайность, пытаясь выработать политический курс, Дунулас XIII жил в Бевиэре послушным пленником, больше всего озабоченный тем, чтобы не причинить неудобства своим тюремщикам. Все месяцы своего домашнего заточения он так основательно не напоминал о себе, что многие его номинальные подданные почти забыли о том, что он существует на свете. Теперь, однако, им об этом напомнили. И напомнили основательно.

Не удивительно, что Цераленн стремилась оградить внучку от чтения полицейской писанины. Возможно, было бы лучше, если бы она в этом преуспела. Элистэ положила газету на ночной столик, задула свечу и улеглась. Но сон не шел. Она долго пролежала, не смежая век, исполненная леденящих душу предчувствий.

* * *

Суд над монархом, проходивший при закрытых дверях, был едва ли не чистой формальностью. Спешка и отсутствие гласности оказались весьма кстати – в противном случае, совершенно искреннее удивление, с каким его величество воспринял выдвинутые против него обвинения, могло бы привлечь на его сторону слишком много народу. Дунулас чистосердечно утверждал, что и слыхом не слыхивал ни о каком порохе. Знать не знает о предательстве и заговоре. С братом, герцогом Феронтским, письмами не обменивался. Ни против кого не злоумышлял, желая всем своим подданным лишь мира и довольства. Да и как ему, наследственному монарху, не любить свой народ?

Нелегко, очень нелегко было Народному Трибуналу осудить короля. Несколько судей выказали неуверенность, даже сомнение, ибо некоторым из них, при том, что они были фанатичными экспроприационистами, лишить жизни своего короля казалось делом чудовищным. К счастью, имелись основательные улики, способные укрепить веру колеблющихся. Были предъявлены документы, копии изобличающих писем, собственноручно снятые королевским секретарем и заверенные, по всей видимости, лично монархом, начертавшим на них свои инициалы.

Король удивлялся, недоумевал – но тщетно. Документы производили впечатление подлинных, а если они фальшивые, то его величество должен доказать это суду. Как и следовало ожидать, Дунулас с такой задачей не справился и тут же был признан виновным; последовал неизбежный смертный, приговор, и опешивший король услышал, что приговорен к казни как «враг страны», «враг человечества» и «враг Народной Революции». Этот приговор явился новшеством в двух смыслах: впервые было судебно обставлено предстоящее умерщвление самодержца Вонара, ибо до сих пор они либо погибали в сражениях, либо их убивали в открытую, и, кроме того, он явился первым официальным актом самоопределения Революции, фактически завершившейся годом раньше, но до того не заявлявшей о своем характере публично.

Для прилюдной казни Дунуласа XIII внутренний двор «Гробницы» никак не годился: столь важное событие требовало соответствующего впечатляющего обрамления. Комитет Народного Благоденствия остановил свой выбор на площади Великого Государя, недавно переименованной в площадь Равенства, – месте достойном и достаточно обширном, чтобы вместить многотысячные массы, которые наверняка соберутся для лицезрения высшего торжества Революции. Кокотту в срок доставили на площадь, хотя и не без накладок.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});