Манипуляция сознанием - Сергей Кара-Мурза

В ходе Реформации именно накопление получило религиозное обоснование. Раньше оно допускалось, но не одобрялось христианством — это была деятельность, неугодная Богу, и у всех отцов Церкви мы видим эти утверждения. Впервые Лютер и Кальвин представили накопление не только как полезную деятельность, но дали ему очень высокий статус — предприниматель наравне со священником стал представителем высокой профессии.

Второе условие рыночной экономики — рынок рабочей силы и возникновение пролетария. Именно ощущение неделимости индивида поpодило чувство собственности, пpиложенное пpежде всего к собственному телу. Пpоизошло отчуждение тела от личности и его превpащение в собственность. До этого понятие «Я» включало в себя и дух, и тело как неразрывное целое. Теперь стали говорить «мое тело» — это выражение появилось в языке недавно, лишь с рыночной экономикой. Русских, котоpые не пеpежили такого пеpевоpота, это не волновало, а на Западе это один из постоянно обсуждаемых вопpосов, даже в политике. Если мое тело — это моя священная частная собственность, то никого не касается, как я им pаспоpяжаюсь. Тут и права гомосексуалистов, и полное оправдание проституции, и оправдание судом врача-предпринимателя, который оборудовал фургон изобретенными им приспособлениями для самоубийства и выезжает по вызову. Эвтаназия, умерщвление старых и больных (с их «согласия») — право собственника на свое тело.

Превращение тела в собственность обосновало возможность свободного контракта и обмена на рынке труда — возможность превращения рабочей силы в особый товар. Каждый свободный индивид имеет эту частную собственность — собственное тело, и в этом смысле все индивиды равны. И поскольку теперь он собственник этого тела (а раньше его тело принадлежало частично семье, общине, народу), постольку теперь он может уступать его по контракту другому как рабочую силу. Это — вторая ипостась «рыночной экономики». Превращение в собственность и продажа того, что этим собственником не производится и товаром быть не может — самого человека, рабочей силы.

Антpополог М.Сахлинс пишет об этой свободе «пpодавать себя»: «Полностью pыночная система относится к тому пеpиоду, когда человек стал свободным для отчуждения своей власти за сходную цену — некотоpые вынуждены это делать поскольку не имеют сpедств пpоизводства. Это — очень необычный тип общества, как и очень специфический пеpиод истоpии. Он отмечен „индивидуализмом собственника“ — странной идеей, будто люди имеют в собственности свое тело, котоpое имеют пpаво и вынуждены использовать, пpодавая его тем, кто контpолиpует капитал… При таком положении каждый человек выступает по отношению к дpугому человеку как собственник. Все общество фоpмиpуется чеpез акты обмена, посpедством котоpых каждый ищет максимально возможную выгоду за счет пpиобpетения собственности дpугого за наименьшую цену»213.

Превращение в товар третьей всеобщей ценности, которую торговец не производит — земли — это особая большая тема.

Иногда говорят: стоит ли ломать копья из-за слов? Мол, мы за «рынок с человеческим лицом», раз уж люди так обозлились на плановую экономику. Наивная уловка, тем более прискорбная в России, где лучшие ученые развивали «философию имени», показали роль Слова. Принять язык противника — значит незаметно для себя стать его пленником, даже если ты употребляешь этот язык, понимая слова иначе, чем противник. Больно видеть, как слепой бредет к обрыву, страшно видеть, когда слепого ведет зрячий убийца, который притворяется слепым, но не намного лучше, когда вести слепого берется, притворяясь зрячим, другой слепой. Последнее происходит, когда с трибуны патриотов нас зовут возродить соборную и державную Россию через рыночную экономику и гражданское общество.

Мы упомянули здесь лишь три слова-призрака. Это только примеры, а на деле за десять лет в России в массовое сознание внедрен целый язык-призрак. Отогнать его от дома будет непросто.

§ 2. Размывание и подмена понятий

Уже Ле Бон заметил, что эффективнее всего в манипуляции сознанием действуют слова, которые не имеют определенного смысла, которые можно трактовать и так, и эдак. К таким словам он отнес слова свобода, демократия, справедливость и т.п. Это были самые боевые слова и во всей идеологической программе перестройки и реформы.

Демократия, свобода, толпа. В октябре 1993 г. танковые залпы по парламенту устранили из общественного сознания миф демократии. По инерции кто-то его еще поминает, но без энтузиазма. Можно было бы о нем и не говорить, но полезно для урока. Дело в том, что уже с радикального этапа перестройки весь язык (дискурс) идеологов был несовместим с принципами демократии — а образ ее продолжал действовать!

Так же, как с экономикой, демократы поступили с СССР. Выяснив на референдуме предпочтения подавляющего большинства граждан, они выражали демонстративную радость оттого, что удалось развалить СССР вопреки этим предпочтениям, о которых они были хорошо осведомлены. Вот вывод социологов-демократов в 1991 г.: «державное сознание в той или иной мере присуще подавляющей массе населения страны, и не только русскоязычного», это «комплекс превосходства обитателей и обывателей великой державы, десятилетиями культивируемый и уходящий в глубь традиций Российской империи». По их расчетам, вместе с носителями «тоталитарного сознания» (30-35% населения) державное сознание характерно для 82-90% советских людей. Казалось бы, отсюда и надо было исходить. Ты ненавидишь державность? На здоровье. Но не забудь, что ты входишь в 8-10 процентов населения. Так что, если ты демократ, будь добр уважать волю большинства (или уезжай в Люксембург). А если ты из породы тиранов и надеешься обмануть или подавить 9/10 народа, то ведешь дело к большой беде.

С идеей демократии наши демократы расправлялсь очень просто, игрой слов. Вот, поучают Денис Драгунский и Вадим Цымбурский («Век ХХ и мир», 1991): «Демократия требует наличия демоса — просвещенного, зажиточного, достаточно широкого „среднего класса“, способного при волеизъявлении руководствоваться не инстинктами, а взвешенными интересами. Если же такого слоя нет, а есть масса… — говорить надо не о демосе, а о толпе, охлосе… Сейчас возрождение „доперестроечных“ структур во всей их жестокости было бы опасно не как насилие над народом, а наоборот, как реализация чаяний самого народа, — такого, каким он стал, сроднясь с этими структурами».

Так что те, кто считает себя в России демократами, на самом деле есть сплоченное меньшинство, которое присвоило себе право судить, кто есть демос, а кто — толпа. Если бы граждане России были зажиточными, имели бы только интересы, а не идеалы («инстинкты»), и их чаяния совпадали бы с интересами Драгунского, он бы назвал их демосом. А раз чаяния народа угрожают интересам Драгунского, то это толпа, а толпу позволительно и обманывать, и рассеивать, и даже расстреливать — это нарушением демократии он не считает.

Но о толпе заговорили неспроста, это способ отвлечь внимание, заболтав проблему. Все больше людей, знакомясь с книгами по психологии масс, сами убеждаются, что в России как раз делаются усилия, чтобы широким социальным группам придать свойства толпы. В этом направлении действовало искаженное понятие свободы, которое уже десять лет нагнетается в массовое сознание.

Чтобы снять тормоза ответственности и отключить выработанное культурой недоверие к разрушительным идеям, была проведена интенсивная кампания по созданию стыда или хотя бы неудобства за «рабскую душу России». В ход пошел и Чехов с его «выдавливанием раба по капле», и модный фон Хайек с его «дорогой к рабству», и Э.Фромм и со «страхом перед свободой». Кампания была настолько мощно и разнообразно оркестрованной, что удалось достичь главного — отключить здравый смысл и логику в подходе к проблеме свободы. Кто-то робко или злобно огрызался: врете, мол, Россия не раба, мы тоже любим свободу. Но не приходилось слышать, чтобы какой-то видный деятель обратился с простой и вообще-то очевидной мыслью: «Люди добрые, да как же можно не бояться свободы? Это так же глупо, как не бояться огня или взрыва».

Стоит только задуматься над понятием «страх перед свободой», как видны его возможности для манипуляции. Ведь человек перестал быть животным (создал культуру) именно через постоянное и непрерывное создание «несвобод» — наложение рамок и ограничений на дикость. Что такое язык? Введение норм и правил сначала в рычание и визг, а потом и в членораздельную речь и письмо. Ах, ты требуешь соблюдения правил грамматики? А может, и вообще не желаешь презреть оковы просвещенья? Значит, ты раб в душе, враг свободы.