КГБ - Олег Гордиевский

Наряду с проведением успешных операций по введению противника в заблуждение, советская разведка, несмотря на послевоенные проблемы с агентурными сетями за рубежом, продолжала получать с Запада значительный объем информации. Четверо из «великолепной пятерки» (Филби, Маклин, Берджесс и Кэрнкросс) активно работали до 1951 года. В Англии их оператором с 1944 по 1947 год был Борис Михайлович Кротов (урожденный Кретеншильд), человек чудовищной работоспособности и энергии, который не получил достойного повышения по службе лишь из-за своего еврейского происхождения. Лондонский резидент с 1943 по 1947 год Константин Михайлович Кукин с удовольствием купался в лучах славы Кротова и с неменьшим удовольствием получал от Центра благодарности за мнимое руководство резидентурой. В новом Комитете информации Кукин занял пост начальника Первого главного (англо-американское) управления. Его портрет можно увидеть среди прочих в мемориальной комнате Первого главного управления КГБ. В пояснительной надписи говорится, что Кукин был одним из выдающихся офицеров разведки 40-х и 50-х годов. В мемориальной комнате вы не найдете портрета преемника Кукина Николая Борисовича Родина (псевдоним Коровин), который был резидентом с 1947 по 1952 год и с 1956 по 1961 год. Родин — это образец надменного аппаратчика, который с презрением относился к подчиненным, полагая, что агенты, которых ведет его резидентура, обеспечат ему хорошую репутацию в Центре. На посту куратора «пятерки» Кротова сменил Юрий Иванович Модин, офицер отдела политической разведки, который работал в Лондоне с 1947 по 1953 год, а затем с 1955 по 1958-й. Модин (известный «пятерке» как Питер) был одним из выдающихся кураторов агентов за всю историю КГБ. Став в начале 80-х годов начальником Первого факультета (политическая разведка) в институте Андропова, он характеризовал Родина как высокомерное претенциозное ничтожество.

В течение нескольких послевоенных лет Берджесс, Маклин и Филби в разные периоды времени имели возможность передавать разведданные как об Америке, так и об Англии. В докладе Объединенного комитета начальников штабов США о нанесенном ущербе, подготовленном в 1951 году после перехода Берджесса и Маклина, говорится:

«В области американского, английского, канадского планирования исследований атомной энергии, американской и английской послевоенной политики в Европе вся информация до момента перехода, несомненно, достигла русских… Все английские, а возможно, и американские дипломатические коды и шифры, имевшиеся на 15 мая 1951 года, находятся в руках русских и больше не используются».

Здесь есть, конечно, известная доля преувеличения, поскольку не учитывается использование в шифропереписке разовых шифр-блокнотов, из которых лишь незначительная часть могла попасть к Берджессу или Маклину. Но нет сомнения в большом объеме переданной первоклассной развединформации. Перебежавшие в 1954 году сотрудники КГБ Петровы рассказывают, что по свидетельству Филиппа Васильевича Кислицина, который был шифровальщиком в лондонской резидентуре с 1945 по 1948 год, Берджесс приносил «полные портфели документов Министерства иностранных дел. Их переснимали в посольстве и возвращали ему.» Борис Кротов, оператор Берджесса до 1947 года, забирал у него портфели где-нибудь за городом и иногда возвращался в посольство в испачканной глиной обуви. Содержание наиболее важных материалов Кислицин передавал в Москву по радио, а остальные подготавливал к отправке диппочтой. В 1949 году Кислицина назначили в новый сектор Московского центра, созданный специально для переданных Маклином и Берджессом документов, где он был единственным сотрудником. Документов было так много, что некоторые остались непереведенными. Кислицин подбирал досье и документы по заказу руководства.

Однако Берджесс и Маклин почувствовали, что тяготы двойной жизни во времена холодной войны значительно больше, чем когда Советский Союз и Англия были союзниками. Джордж Кэри-Фостер, глава только зарождавшегося отдела безопасности Министерства иностранных дел, столкнувшись с Берджессом впервые в 1947 году, был «поражен его неопрятным видом. Он был небрит, от него так сильно пахло спиртным, что я поинтересовался, кто это такой и кем он работает». Горонви Риз считает, что Берджесс пристрастился и к наркотикам:

«Теперь он постоянно принимал успокаивающее, чтобы снять нервное напряжение, но тут же принимал стимуляторы, чтобы нейтрализовать их действие, а поскольку он вообще не знал меры, то глотал все, что попадалось под руку, как ребенок грызет леденцы, пока пакет не опустеет».

Кэри-Фостеру постоянно жаловались на «неподобающее поведение» Берджесса. Фред Уорнер, который работал с ним в филиале Гектора Макнейла, государственного министра в Министерстве иностранных дел, однажды утром спасал Берджесса из ночного клуба в Сохо, где тот лежал на полу без сознания с головой и лицом, покрытыми запекшейся кровью. Уорнер устал от неизменного вопроса Макнейла: «Что нам делать с Гаем?»

И все же Берджесс все еще сохранил остатки кембриджского обаяния. В конце 1947 года Макнейл, скорее всего, с целью избавиться от него, рекомендовал Берджесса парламентскому заместителю министра иностранных дел Кристоферу Мэйхью, который в то время занимался организацией Управления информационных исследований (ИРД) для противодействия советской «психологической войне.» Мэйхью, как он сам позже признавался, совершил «чудовищную ошибку». «Я побеседовал с Берджессом. Он, конечно же, продемонстрировал прекрасное знание коммунистических методов подрывной деятельности, и я с радостью взял его на работу.» Берджесс совершал поездки по английским посольствам, передавал там предупреждения ИРД и одновременно сводил на нет работу нового управления, докладывая о его планах своему новому оператору Юрию Модину, который в конце 1947 года сменил Кротова. Поток жалоб из посольств на недипломатическое поведение Берджесса заставил Мэйхью убрать его из ИРД. Оставалось всего несколько друзей, которые сохранили еще доверие к Берджессу. Среди них был и глава политической разведки СИС Дэвид Футмен. Вскоре после разрыва Тито с Москвой в 1948 году сотрудник управления Футмена предложил разработать вопросник о деятельности Коминформа, по которому английский посол в Белграде должен был получить у Тито информацию. «Блестящая идея! — обрадовался Футмен. — Изложите ее Гаю.» Берджесс с инициатором анкеты подготовили ее и отправили в Белград. Ответ Тито заинтриговал Московский центр и, наверное, порадовал Футмена.

Осенью 1948 года Берджесса перевели в Управление Дальнего Востока, где он и работал до августа 1950 года, когда был направлен в посольство в Вашингтоне на должность второго секретаря. Работая в Управлении Дальнего Востока, он подробно информировал Москву о британской политике в отношении созданной в 1949 году Китайской Народной Республики и в отношении Кореи перед начавшейся в июне 1950 года войной. Несмотря на то, что Берджесс был офицером всего лишь 4 ранга, он имел постоянный доступ к разведывательным аналитическим материалам, поступавшим из Объединенного комитета разведки, военного министерства и из штаб-квартиры генерала Дугласа Макартура в Верховном командовании союзников в Токио. Особый интерес в Москве должен был вызвать подготовленный в апреле 1950 года детальный анализ «Русской помощи китайским коммунистическим силам», из которого было ясно, что именно сумели узнать западные разведки по этому вопросу всего лишь за два месяца до начала корейской войны. Берджесс написал по этому поводу большую справку, как обычно ярко-синими чернилами и, как ни странно, очень аккуратным почерком. К этому времени, правда, дни его в Министерстве иностранных дел были сочтены. Поездку Берджесса в Гибралтар и Танжер осенью 1949 года Горонви Риз назвал «дикой одиссеей неприличия.» Берджесс не платил по счетам, на людях опознавал офицеров МИ5 и СИС, спьяну пел в местных барах: «Сегодня мальчики дешевле, не то что пару дней назад…» Берджесс был удивлен, что его не уволили по возвращении.

В Центре пришли к выводу, что срыв Берджесса осенью 1949 года объяснялся шоком, который он испытал, узнав, что может быть раскрыт с помощью дешифровок «Веноны». Филби «запустили» в «Венону» в сентябре 1949 года, накануне его отправки в Вашингтон в качестве офицера взаимодействия СИС. Он и передал предупреждение. В действительности «Венона» не выявила никаких наводок на Берджесса вплоть до его перехода в 1951 году. Но осенью 1949 года он каждую минуту ждал провала. Так же тяжело, как Берджесс, принял известие об исходящей от «Веноны» опасности и Маклин. В его случае угроза казалась даже ближе. Вскоре после внедрения в «Венону» Филби понял, что агентом, которого русские в нескольких разгаданных шифровках называли «Гомер», был Маклин.

Направление тридцатипятилетнего Маклина в Каир на должность советника и заведующего канцелярией открывало перед ним реальную возможность добиться многого на дипломатическом поприще. Он же не смог выдержать угрозы провала, о которой узнал год спустя. Продолжая работать так же профессионально, как всегда, он тем не менее стал сильно пить, в том числе и в неподобающее время. Старый его друг и собутыльник Филип Тойнби был свидетелем «безобразных взрывов, когда он не мог уже сдерживать накопившиеся гнев и напряжение.» В мае 1950 года приятели в пьяном угаре ворвались в квартиру двух девушек, работавших в американском посольстве, перевернули вверх дном спальню, разодрали нижнее белье, а затем пошли громить ванную. Там, как вспоминает Тойнби, «Дональд схватил большое зеркало и с размаху бросил его в ванну. К моему удивлению и радости ванна разлетелась на куски, а зеркало осталось невредимым.» Несколько дней спустя Маклина выслали в Лондон, Министерство иностранных дел отправило его в отпуск на все лето и уплатило за лечение у психиатра, который установил переутомление, семейные проблемы и подавленную гомосексуальность. Осенью пришедший в себя Маклин был назначен заведующим американским отделом Министерства иностранных дел. Несмотря на вечерние попойки в клубе Гаргойл и на то, что сам Маклин спьяну называл себя «английским Хиссом», работал он в отделе как всегда профессионально и эффективно.