Дорога в Омаху - Роберт Ладлэм

— Шурует?.. Мэджи, ты выражаешься довольно странно, и я не уверен, что одобряю подобное. Звучит как-то грубо.

— Но, дорогой, это вполне приличный язык, стандарт своего рода. В этом нет ничего непристойного.

— Хорошо, если это так. И все же...

— Послушай, Хаук, — перебила его Мэдж из Города Червей. — Я знаю, что порой ты бываешь излишне щепетилен насчет нас, девочек, и мы очень ценим это. И тем не менее ты должен мне кое-что обещать.

— Что именно?

— Не тряси сильно Мэнни Гринберга. Сделок с ним не заключай, но и не давай ему в зубы.

— Ну, Мэджи, это уж совсем вульгарно!..

— Вперед, Мак, действуй! Я уже почти у финиша. Перо буквально дымится у меня в руках. Позвони Джинни, дорогой. Целую и люблю тебя, как всегда.

— Резиденция лорда и леди Кэвендиш! — возгласил аденоидный англиканский голос, когда Мак набрал калифорнийский номер. — Пожалуйста, сообщите свое имя.

— Гай Берджесс[190], из Москвы...

— Все в порядке, я взяла трубку! — проговорила, подойдя к параллельному аппарату, Джинни. — Он известный дразнила, Бэзил.

— Да, мадам! — изрек монотонно дворецкий, опуская на рычаг трубку.

— Мак, солнышко, я уже несколько часов жду твоего звонка! У меня приятные новости!

— Которые, как я понял из слов Мэдж, предусматривают и отказ от рукопашного боя с Мэнни.

— Ах, это... Да-да, конечно, тем более что в наших интересах, чтобы во время переговоров он был с нами, а не в больнице. На этот раз я презрела свое правило поддерживать отношения с бывшими мужьями не иначе, как через поверенных, и лично вступила в контакт с Мэнни. И не зря!

— Что не зря? И о каких переговорах идет речь?

— Мэджи говорит, что идея создания такого фильма не только носит сенсационный характер, но и является своего рода заявкой на участие в разработках месторождений золота по всему земному шару. По ее словам, для воплощения этой идеи в действительность есть все, что требуется! Актеры, шестеро сексапильных красавцев, летают по белу свету, освобождая заложников и арестовывая террористов, и все это — правда! Я намекнула Мэнни о сюжете и обо всем прочем, — естественно, после того, как он согласился оставить в покое мои живописные полотна, — и едва он услышал от меня, что Чонси уже налаживает кое с кем связи из киношников в Лондоне, как сразу же закричал своей секретарше, чтобы она немедленно включила работу над этим фильмом в план студии.

— Джинни, ради Бога, не части так! Ты перескакиваешь с одной темы на другую, как кузнечик, и говоришь совершенно непонятно, по крайней мере, для меня... Объясни же вразумительно, что именно делает Мэнни, чем там занимается этот Чонси, и кто он, черт бы его побрал, такой?

— Мой муж, Мак!

— А, солдат! Теперь припоминаю. Гренадёрские полки были что надо! — Славою Покрыли боевые знамена! И что же он затеял?

— Я уже говорила тебе, что он горячий твой поклонник, и, когда Мэдж позвонила и начала объяснять, что у тебя на этих пленках, я попросила его взять трубку, потому что он человек военного склада, да и вообще понимает, что к чему.

— И что он думает?

— Он сказал, что все это напоминает ему историю не то с четвертым, не то с сороковым королевским отрядом коммандос. Бойцы, рекрутированные из театра «Олд вик», имели весьма скромный успех, поскольку все время пробалтывались. Он хотел бы поговорить об этом с тобой и обменяться наблюдениями.

— Черт возьми, давай же его к телефону, Джинни!

— Нет, Мак, сейчас не подходящее для этого время. Кроме того, его здесь нет. Он в Санта-Барбаре, играет в «Арсенале» в поло с проживающими там англичанами.

— Так что же он все-таки затеял?

— Хаук, ты, должно быть, устал, и тебе необходимо помассировать плечи. Я же объясняла уже все! Он считает, что эта история, из которой Мэджи делает для тебя сценарий, имеет все признаки величайшего хита, а посему и позвонил кое-кому из своих друзей в Лондон, чтобы сообщить им об этом.

— И что же из этого следует?

— Они вылетают на «Конкорде» утренним рейсом, и едва оставят позади Лондон, как будут уже здесь.

— Где здесь?

— В Нью-Йорке. Чтобы повидаться с тобой.

— Они завтра прибывают сюда... или уже сегодня?

— Сегодня. И остановятся там же, где и ты.

— А как насчет бывшего твоего супруга Гринберга?

— Он прилетает завтра утром... Для тебя, по нью-йоркскому времени, — сегодня. И коль скоро я собираю друзей Мэнни и Чонси, которым уже разосланы и расписание авиарейсов, и программа работы студии, то позвонила нескольким большим шишкам, обожающим приглашать к себе на обед Чонси, и поделилась с ними кое-какой информацией. В общем, тебе предстоит хлопотный день, солнышко!

— Клянусь Цезарем, ты просто великолепна. Это замечательно! Откровенно говоря, Джин-Джин, я знал, что вы, девочки, расшибетесь ради меня, но всем этим я собирался заняться несколько позже, скажем, в начале будущей недели, поскольку с пятницы по понедельник у меня — другие дела.

— Мак, напомню, ты же сам сказал: через день!

— Да, это так, но я имел в виду лишь эту писанину: я хотел передать ее в руки этих будд из «Беверли-Хиллз» к уик-энду с тем, чтобы к понедельнику или вторнику все уже было на мази.

— Послушай, великий мой некогда муж и самый близкий из всех друзей, которых я когда-либо имела, что ты пытаешься, черт возьми, сказать мне?

— Ну, Джин-Джин...

— Выбрось из своего лексикона это дурацкое «Джин-Джин», Хаук! Ты стал называть меня так после того, как нашел Лилиан в каком-то заброшенном гимнастическом зале и решил, что она больше, нуждается в помощи, чем я. Потом Лил рассказала мне, что, встретив Мэджи в пропитанном кокаиновым чадом притоне, где тебя интересовало место хранения колы, ты начал напевать вдруг: «Лили-Лили». Как понимать это, Мак? Мы тебя любим, и ты это знаешь. А теперь выкладывай, что у тебя за проблема с завтрашним утром? Если это очередная жена, мы поймем все как надо и в свое время возьмем ее под свое крылышко.

— Ничего подобного, Джинни! Речь идет об одном деле, чертовски важном для очень многих, для массы обездоленных людей.

— Снова, что ли, сражаешься с ветряными мельницами, дражайший мой друг? — произнесла нежно леди Кэвендиш. — Если хочешь, я все отменю. Впрочем, ты и сам можешь разрешить этот вопрос, если не будешь отвечать на звонки и подходить к двери. Эти коршуны располагают только номером апартамента — двенадцать "а", но ни твоего имени, ни иных подробностей не знают.

— Нет-нет, я улажу это как-нибудь по другому... точнее, мы уладим.

— Мы?

— Все мои ребята тут, со мной. Я собираюсь продержать их взаперти здесь, пока не решу одну свою проблему.

— Уж не о «смертоносной» ли «шестерке» говоришь ты? — воскликнула Джинни. — Так они в «Уолдорфе»?

— Да. Все шестеро, крошка.

— И все красавцы как на подбор?

— Даже больше того, причем у каждого свой габарит и вес. И, что гораздо важнее для меня, они ждут, что я помогу им кое в чем.

— Тогда все понятно, Мак. Ты никогда никого не подводил.

— Разве что кроме одной...

— Ты это об Энни?.. Не мучь себя зря. Она звонила мне на прошлой неделе. Ей удалось вывезти на самолете дюжину тяжело больных детей с острова в Тихом океане на лечение в Брисбен[191]. Она вне себя от счастья. Разве не это главное? Чувствовать себя счастливой и быть в мире с собой. Не этому ли учил ты нас?

— Скажи мне, она никогда не упоминала о Сэме Дивероу?

— О Сэме?..

— Ты же меня слышала, Джинни!

— Ну да, упоминала, но не думаю, что тебе было бы приятно услышать. Мак, как и в какой связи, так что оставим-ка лучше эту тему в покое.

— И все же я хотел бы знать это: ведь он мой друг.

— Все еще?

— Да, в силу ряда обстоятельств.

— Ладно... Она говорит, что из всех мужчин, с которыми спала, помнит только его, потому что это было для нее как бы «причастие любовью» — так выразилась она, — все же остальные забыты.

— Она собирается когда-нибудь возвратиться в этот мир?

— Нет, Мак. Она нашла то, чего ты сам же желал ей. Да и всем нам. Когда хотел, чтобы мы чувствовали себя уютно и в своей шкуре. Помнишь, как говорил ты нам об этом?

— Проклятая психоаналитическая чушь! — вымолвил Хаукинз, стоя перед телефоном-автоматом в гостинице холла, и снова вытер слезу из угла глаза. — Я не спаситель заблудших душ! Я просто знаю, что нравится мне и что, черт возьми, нет! И не надо возводить меня на дурацкий пьедестал!

— Что бы ты ни говорил там. Мак, но тебе не сокрушить его!

— Чего «его»?

— Пьедестала. Так как насчет завтрашнего утра?

— Думаю, я справлюсь со всем этим.

— Помягче с этими коршунами, Мак! Будь с ними добр и в то же время сдержан, и они не выдержат.

— Что ты хочешь сказать?

— Чем ты любезнее, тем больше они потеют, ну а чем больше они потеют, тем это выгоднее для тебя.

— Вроде того, как было в Стамбуле с вражеской разведкой, да?

— Это же Голливуд, Мак!