Левая рука тьмы: Левая рука тьмы. Планета изгнания. Гончарный круг неба. Город иллюзий - Урсула Ле Гуин

Он больше не мог говорить, слова высыхали на языке. Ему казалось, что сейчас он потеряет контроль над речью и произнесет какую-то бессмыслицу. К счастью, мисс Лилач тоже, очевидно, поняла, что с нее довольно. Она быстро попрощалась и ушла.

Хабер подошел к магнитофону, скрытому в стене у кушетки. На нем он записывал все сеансы. Записывающий аппарат без звуковых сигналов был особой привилегией психиатров. Хабер стер запись.

Потом он сел за свой большой дубовый стол, открыл нижний ящик, достал бутылку и налил полстакана бурбона.

Полчаса назад никакого бурбона тут не было, как не было его уже двадцать лет! Когда нужно прокормить семь миллиардов ртов, зерно слишком ценный продукт, чтобы гнать из него спирт. Эрзац пива и — только для медиков — чистый спирт — это все, что было в его столе полчаса назад.

Он выпил залпом половину, помолчал, немного погодя встал, подошел к окну и взглянул на крыши и деревья. Сто тысяч человек. Над спокойной рекой спускался вечер, но горы еще были ясно видны.

— За лучший мир! — сказал доктор Хабер.

Он поднял стакан и стал пить виски медленными гурманскими глотками.

6

Нам придется научиться помнить, что наша задача — только начало, и что нам никто никогда не окажет помощи, кроме помощи ужасного, немыслимого времени. Нам придется узнать, что бесконечный водоворот рождений и смертей, из которых мы не можем вырваться, — это наше сознание, что силы, объединявшие миры, — это ошибки прошлого, вечная печаль, — это вечный голод неутоленного желания, и что выгоревшие солнца зажигаются неугасимой страстью погибших жизней.

Лавкадис Херн. О Востоке.

Квартира Джорджа Орра помещалась на верхнем этаже старого дома в нескольких кварталах вверх от Корбетт-авеню в запущенной части города, где большинству домов было по сто лет и больше. В квартире было три большие комнаты и ванная. Из окон открывался вид на реку, по которой вверх и вниз по течению проходили суда, яхты, лодки.

Он отчетливо помнил свою другую квартиру — комнату восемь с половиной на одиннадцать футов, с конусообразной печью и надувной кроватью, с общей ванной в конце длинного, крытого линолеумом коридора в восемнадцатой башне Корбетт-Кондеминнум, которая никогда не была построена.

На троллейбусе он доехал до Уайтеккер-стрит и пошел вверх по широким темным ступеням, вошел, уронил папку на стол, а свое тело на кровать. Он был в ужасном состоянии. Он чувствовал боль, истощение, замешательство. «Я должен что-то делать», — говорил он себе отчетливо, но не знал, что. Он всегда делал то, что, казалось, следует делать, не задавая вопроса, не принуждая себя, не беспокоясь. Но эта уверенность оставила его, когда он начал принимать наркотики, и теперь он был сбит с толку. Он должен действовать, должен взять свою судьбу в собственные руки.

Он вытянул руки и посмотрел на них, потом закрыл ими лицо. «О, боже, — горько подумал он, — что я за человек? Слезы в моем возрасте! Неудивительно, что Хабер использует меня, да и как иначе? У меня нет ни силы, ни характера, я прирожденное орудие. У меня нет судьбы. Все, что у меня есть, — это сны. И теперь ими управляют другие. Я должен уйти от Хабера».

Он старался быть твердым и решительным, но в то же время он знал, что не сможет. Хабер прочно держал его на крючке и не на одном.

Хабер говорит, что такие необычные, подлинно уникальные сны представляют большую ценность для исследования, что Орр внесет большой вклад в сокровищницу человеческих знаний. Орр верил в искренность Хабера и знал, о чем тот говорит.

Научный подход оставался его единственной надеждой. Может, наука сумеет обратить к добру его странный и страшный дар, извлечь хоть какую-то компенсацию за причиненный им страшный вред.

Убийство шести миллиардов несуществующих людей!

Голова у Орра раскалывалась. Он налил в раковину холодной воды и на полминуты погрузил в нее голову. Вынырнул он красный, слепой и мокрый, как новорожденный.

Хабер удерживал его морально, но главный крючок, конечно, закон. Если Орр прекратит ДТЛ, он будет обвинен в незаконном пользовании наркотиками и заключен в тюрьму, — или в сумасшедший дом. Выхода не было.

Если он не успокоится, не станет ходить на сеансы и не будет подчиняться, у Хабера есть эффективное средство наказания: наркотики, подавляющие сновидения. Их Орр может получить только по рецепту Хабера. Теперь его еще больше, чем раньше, тревожила мысль о спонтанных, бесконтрольных сновидениях. В своем теперешнем состоянии, привыкнув к эффективным снам в лаборатории, он и подумать боялся, каким может быть эффективный сон без контроля и гипнотического внушения. Кошмар, еще худший, чем последний сон в кабинете Хабера, в этом он был уверен и не хотел этого. Он должен принимать лекарства. Он знал, что должен, но делать это можно, лишь пока позволяет Хабер, поэтому он вынужден сотрудничать с Хабером.

Он пойман. Мышь и мышеловка. Он бежит по лабиринту одержимого ученого, а выхода нет.

«Но Хабер не безумный ученый, — тупо думал Орр, — он вполне нормален. Только возможность использовать мои сны вывела его из равновесия. Он участвует в игре и наслаждается своей ролью. Он использует свою науку, как средство, но цели его благородны. Он хочет усовершенствовать человечество. Разве это плохо?»

Голова снова заболела. Он опять погрузил ее в воду, когда зазвонил телефон. Орр торопливо вытер лицо, вернулся в темную спальню, нащупал трубку.

— Орр слушает.

— Говорит Хитзер Лилач, — послышался негромкий альт.

Орра охватило необыкновенное чувство удовольствия, как будто в мозгу у него расцвел цветок.

— Алло! — сказал он.

— Хотите встретиться и поговорить?

— Да, конечно.

— Я хочу сказать, что трудно найти повод для отказа от усилителя. Похоже, тут все в порядке. Все меры предосторожности приняты, все проверки произведены, теперь прибор зарегистрирован в департаменте. Он настоящий профессионал. Не знаю уж, кем он был, когда вы в первый раз разговаривали со мной. Человек не может занять такой пост, если он не достиг совершенства в своем деле.

— Какой пост?

— Ну как какой? Директора правительственного института!

Ему нравилось, что она часто начинает свои яростные презрительные предложения слабым, примирительным «ну». Она сама выбивала почву из-под своих слов, заставляя их повиснуть без поддержки. Храбрая, очень храбрая женщина.

— О, да, понимаю, — неопределенно сказал он.

Доктор Хабер стал директором на следующий день после того, как Орр получил свою дачу. Дачу он видел во время единственного сеанса, длившегося всю ночь, они больше этого не пробовали. Гипнотическое внушение содержания сновидений ночью оказалось неэффективным, и в три часа ночи Хабер сдался, подключил Орра к усилителю, который весь остаток ночи питал его сны, и оба смогли отдохнуть.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});