Одиночество зверя - Пётр Самотарж

— Справедливость — понятие субъективное. Представление о ней у разных людей и представителей разных культур в некоторых отношениях может очень сильно различаться.

— Пусть различается. Я — не президент мира и не обязан подстраиваться под чужие взгляды. А в России фундаментальные идеалы православных, мусульман и буддистов, равно как советских атеистов, близки друг к другу и уж точно не могут послужить основанием для развала общества не враждебные лагеря. У нас и до коммунистов, не только при них, деньги считались злом, а сейчас — и подавно. Я не говорю, что все хотят жить в нищете, но подавляющее большинство не хочет впасть в рабство к деньгам и не считает для себя возможным добывать их любыми средствами.

— Думаю, в мире нет стран, где бы большинство граждан придерживалось иных принципов.

— Вот и замечательно. Значит, у нас нет повода вступать в конфронтацию с кем бы то ни было. Если нас не заставят.

Теперь Игорь Петрович вспоминал тот давний разговор с тогда ещё президентом Покровским, смотрел на Корсунскую и думал: ведь она ничего не знает о генерале. Может, пригласить её как-нибудь на приём? Он может устроить для бывшей одноклассницы небольшое, даже пустяковое, приключение. Всё-таки, президент. Пока. До понедельника осталось бесконечно мало времени, а он продолжает беспечно его транжирить на воспоминания о несбыточном. Зачем он разговаривает с Анькой, как там её по отчеству, на темы государственной важности? Правда, ничего существенного он не сказал. Кажется. Всё же, прошлое может утопить кого угодно, даже трижды святого.

— Знаешь, Аня, я ведь не считаю себя провидцем и сверхчеловеком, хоть по-американски, хоть по Ницше. Просто задавленный чувством ответственности мстительный тип.

— И очень одинокий.

— Почему одинокий?

— Читала где-то. Или слышала. Кажется, со слов Кеннеди — приехал он с инаугурации в Белый дом, зашёл в свой Овальный кабинет, и царило в нём одно чувство: бесконечного одиночества. Так ты ощущаешь одиночество?

«Одиночество зверя в зимнем ночном лесу», — подумал Саранцев, но вслух произнёс только несуразную словесную шелуху.

Глава 28

Конференция окончилась, к неудовольствию Наташи, слишком скоро. Она с искренним интересом слушала доклады и прения, смеялась шуткам, а местами улыбалась, когда все присутствующие, кажется, не видели в сказанных словах ничего смешного. Главным желанием юной активистки со временем стало постижение собственной роли во всех грядущих событиях. Каким образом именно она может давить на власть с целью установления для оной границ дозволенного и донести до широчайших общественных слоёв сведения об основных целях и задачах демократической оппозиции? Работа в Интернете проходила без Наташи, а ей, видимо, снова достанутся брошюры и листовки, митинги и пикеты. Она и не возражала: любая работа требует самостоятельности, самоотверженности и упорства. Дежурство на улице в дождь и снег, или на солнцепёке — задача не для слабых духом. Редко какая погода окажется благоприятной, если ей нужно отдаться на целый день.

И всё же, нужно расти. Нельзя же провести всю жизнь на побегушках! Много читать, хорошо бы — на разных языках. Мысль о высшем образовании мучила её давно. С одой стороны, страшно хотелось в университет, с другой — пугало духовное рабство. Рассказы о студентах, которые, подобно солдатам, послушно голосовали в соответствии с требованием своей администрации, буквально вызывали содрогание. Выходит, поступи она куда-нибудь, и перед ней тоже встанет выбор: спокойно доучиться до диплома или вступить в конфронтацию с академическими властями и остаться ни с чем? Самое страшное — уже сейчас, в отвлечённых раздумьях, а не в настоящей жизни, она сомневалась в выборе. Даже смешно. И в мечтах жалко труда, потраченного на обучение. Так можно ведь учиться без посещения лекций и экзаменов! Вон, Лёшка и не думает о профессорах со всеми их закидонами. Как вообще можно учиться у кого-то одного? Вот один человек, он специалист в определённых вопросах, даже авторитет, публикует монографии, выступает с докладами на симпозиумах, его уважают. Но есть другие специалисты по тем же вопросам, и они не обязаны во всём соглашаться между собой — иначе, зачем они все нужны? Если же тебе ставит оценки на экзаменах только один из разных специалистов, ты попадаешь в прямую зависимость от его мнения. Многие академики создали школы своих последователей, но почему те шли за ними? Наверное, кто-то — по осознанному выбору, а большинство — ради удобства и от неспособности к сомнению. Может, проще просто читать разные книги об одном и том же и сопоставлять аргументы, оставаясь на почтительном расстоянии ото всех авторов?

С другой стороны, работают же с ними студенты, и ничего не боятся. В конце концов, каждый для себя решает, свободен он или нет. Каким образом самый въедливый враг тайного голосования может проконтролировать сделанный в кабинке выбор? Заставит сфотографировать заполненный бюллетень? Но ведь уже давно легенды ходят о нитках в форме «галочки» и других несложных и трусливых приёмах саботажа подобного насилия. Можно ведь и не спорить, а просто проголосовать против партии воров и взяточников и отказаться предъявлять свидетельства своего волеизъявления, пригрозив в случае давления судом. Разумеется, затем начнётся сложная жизнь и плохие отношения с администрацией, но ведь не смогут же ей прямо предъявить причину преследования? И поставить двойку на экзамене, если она хорошенько к нему подготовится, тоже не смогут. Положим, станут ставить тройки вместо пятёрок — ну и пусть. Смысл имеют знания, а не оценки. А если ещё за неё заступятся свои, и она станет живым примером незаконного преследования студента за политические убеждения и отказ от подчинения преступным требованиям руководства!

— Наташенька, желаю вам всего хорошего, — раздался рядом голос Ладнова. — Надеюсь на новые встречи. Вы ведь не забросите чувство долга на дальнюю полку?

— Не заброшу, — честно ответила Наташа. Она твёрдо знала, зачем родилась на свет — чтобы сделать его лучше. Хотя бы рядом с собой, куда достанут руки, и сколько охватит взгляд.

— Она ещё и других заставит его не забыть, — уточнил Худокормов.

— Вряд ли я когда-нибудь кого-нибудь смогу заставить сделать хоть что-нибудь. Мне проще самой сделать.

— Ты просто сама не знаешь своих возможностей. Именно делая всё сама, ты и заставишь других помогать себе. Или ты решила, будто я вижу тебя с кнутом в руках на плантации?

Ничего она не решила. Ничегошеньки. Опять Леонид разговаривает с ней, как с маленькой, разве что конфетки не дарит. Настраивает её на примерный ударный труд. Разве она ещё не заслужила права на равенство? Она ведь, можно сказать, соратник или сподвижник, а он по-прежнему её в подручных держит. Бригадиром подсобников хочет поставить. Почему он никогда не болтал с ней о политике, живописи, музыке или литературе? Ладно, о музыке она ничего путного сказать не может, но книжки-то читала! А он ни разу не поинтересовался и не посоветовал какой-нибудь новый роман или писателя. Не ждёт от неё ничего интересного, считает дурочкой малолетней. Надо его при случае спросить о любимой вещи Сорокина или Пелевина. Может, он их и не любит вовсе, но наверняка читал, а значит — ответит. Вот и получится изящное начало разговора. Правда, её суждения могут показаться глупыми или детскими, но спор — даже лучше простой светской беседы.

— Мыслить надо масштабно, — снова вмешался Ладнов. — Желать несбыточного. Пусть соратники размажут меня по асфальту, но западные леваки шестидесятых были чертовски правы, когда говорили: «Будьте реалистами — требуйте невозможного». Они потрясали основы там, не задумываясь о шансах, финансировании и поддержке прессы, а мы должны так же безбашенно действовать здесь и теперь. Причём, наша задача несравненно проще. Парижские студенты городили баррикады под лозунгами замены представительной демократии неизвестно на что, якобы лучшее, но, по мнению большинства французов — худшее. Мы же, напротив, добиваемся замены де-факто неофеодальной системы, когда собственность выдаётся вассалам за верную службу и изымается в наказание за неповиновение, на систему реальной демократии, с подлинным парламентом, а не декорацией, и подотчётное ему, а не администрации президента, правительство. На нашей стороне Конституция и общественное мнение — даже коммунисты, помимо своих особых и неотъемлемых прибабахов, тоже требуют сильный парламент и подотчётное правительство — не знаю только, каким образом они планируют от всего этого отказаться в случае своего прихода к власти. Почему же не происходит то, чего все хотят? Потому что власть сумела внедрить в головы большинства избирателей убеждение в порочности любых резких движений. Мол, вы только нам не мешайте, и мы всё сделаем, как надо. А вам останется только ходить на выборы и голосовать за нас. И ни в коем случае не обращайте внимания на голоса с Запада, поскольку он хочет вас поработить. И власть своего добилась: поддержка из-за границы воспринимается большинством как «чёрная метка». И на этом фоне мы со своими призывами не набивать шишек на собственном пути, а использовать богатейший чужой опыт на пути, многажды испытанном, смотримся не только идиотами, но и предателями. Потому что жалуемся и скулим: нельзя нас лишать контактов с Западом.