Разделенные океаном - Маурин Ли

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

1942 год

На Рождество японцы захватили Гонконг. Муж Эсмы попал в плен. Для Великобритании это поражение стало сокрушительным и неожиданным. Повсюду ширились слухи о жестоком, бесчеловечном обращении, которому японцы подвергают военнопленных.

Молли не представляла, как утешить Эсму. Дежурная фраза «С ним все будет в порядке, дорогая» казалась жалкой и избитой, к тому же откровенно лживой. Она лишь обняла девушку, не сказав ни слова.

— Мы так славно встретили Рождество, — со слезами на глазах призналась Эсма; она жила в Уэйвтри с родителями и двумя братьями. — Никто из нас даже не подозревал о том, что происходит в Гонконге. И после мне было ужасно стыдно, что я не почувствовала, что с Питером случилась беда.

— Для этого нужно обладать даром ясновидения, дорогая. Когда моего мужа убили, я тоже ничего не почувствовала.

Молли вспомнила, как переступила порог дома в Аллертоне, ожидая встретить там Тома, хотя он был мертв уже несколько часов.

Эсма шмыгнула носом.

— Ты хорошо встретила Рождество, Молли? — поинтересовалась она из чистой вежливости.

— Просто замечательно, — машинально откликнулась та.

Но, глядя на Финна, веселого отца и любящего мужа, и спрашивая себя, не притворяется ли брат, она чувствовала, что его поведение изрядно подпортило ей атмосферу того, что должно было стать чудесным праздником. Молли и вправду поверила Финну, когда он пообещал порвать с Ивонной. Но в тот же день, выходя из кабачка «У Джока», она вдруг обнаружила, что забыла перчатку. Когда она вернулась за ней, то увидела, что за столом с Финном снова сидит Ивонна. Они не заметили ее, и по выражению их лиц она поняла, что они не видят никого, кроме друг друга.

Ее старая шерстяная перчатка лежала под столом. Молли решила оставить ее там.

В канун Нового года Молли осталась дома, чтобы присмотреть за детьми, а Агата и Фил отправились на вечеринку. Поначалу Агата и слышать об этом не желала. Молли, дескать, пойдет на вечеринку вместе с ними, а она найдет кого-нибудь еще, кто согласится посидеть с детьми. Но Молли заверила ее, что просто не хочет никуда идти.

— Я не в настроении веселиться, честное слово, — устало пояснила она.

— Ты все еще беспокоишься о своем брате?

Она все рассказала Агате о Финне.

— Наверное, я никогда не перестану волноваться.

Но дело было не только в этом; она никак не могла забыть об Эсме и о других женщинах, чьи мужья погибли или попали в плен, в Гонконге и других городах. Молли заново переживала смерть Тома, пустоту и одиночество, которые испытывала тогда и от которых не могла отделаться сейчас, в канун Нового года.

Перед уходом Агата уложила Памелу спать, но Донни, которому исполнилось десять, ложиться не пожелал, и они с Молли играли сначала в карты, а потом — в «лилу»[82] и «лудо»[83]. Он был очаровательным мальчиком, развитым не по годам, и Молли почти все время проигрывала.

Когда им надоело играть, она приготовила чай для себя и чашку теплого молока для Донни, который явно устал. У него слипались глаза, так что он едва осилил молоко, и она уложила его в кровать.

— Теперь я до следующего года не увижу маму с папой, — сонно улыбнулся Донни, когда Молли укрывала его одеялом.

— Правильно, хороший мой. Когда ты проснешься, уже наступит одна тысяча девятьсот сорок второй год.

Пожалуй, она будет только рада, когда празднества закончатся и жизнь вернется в обычное русло.

В окружающем мире, казалось, воцарилась сверхъестественная тишина, когда Молли сошла вниз. Она отодвинула штору и выглянула в окно. Шел снег. Мимо проехал автомобиль. Он двигался так медленно, что мотор его работал почти беззвучно, а свет фар был едва виден за снежными хлопьями. На крышах домов напротив уже красовались снежные шапки. Содрогнувшись, Молли отпустила занавеску и включила радио. Вера Линн[84] пела «Мы снова встретимся». Молли выключила радиоприемник — эта песня всегда заставляла ее плакать.

Повинуясь внезапному порыву, она подошла к телефонному аппарату в холле и позвонила в Дунеатли. Сегодня она уже разговаривала с детьми и пообещала снова перезвонить после полуночи, чтобы поздравить всех с Новым годом.

— Это я, — сказала она, когда Хейзел сняла трубку. — У вас там, похоже, сумасшедший дом. Что происходит?

— Айдан встретил в пабе уличного скрипача и привел его домой. Джо и Томми наяривают «собачий вальс» на пианино. Остальные наверху играют в прятки. Никто из детей еще не спит, даже Бернадетта. — Несмотря на кавардак, Хейзел, судя по голосу, была вполне счастлива. — Да, знаешь, что у нас случилось, Молл? Финн пригласил своих сотрудников в Килдэре на вечеринку и домой вернулся очень поздно — всего несколько минут назад, — но подарил мне чудесную брошку. Это золотая птичка, а вместо глаз у нее вставлены крошечные бриллианты. Ну разве твой брат не замечательный муж?

— Замечательный, — согласилась Молли.

И еще у него нечистая совесть. Она готова была держать пари, что он был с Ивонной, а не с сотрудниками из своей конторы. Молли положила трубку, жалея о том, что позвонила. Ее одолевали дурные предчувствия.

Выключив свет в коридоре, она распахнула входную дверь. На улице шел снег; с неба падали снежинки, крупные и мохнатые, как мячи для гольфа. Она уже собралась закрыть дверь, когда вдруг раздался чей-то голос:

— Это ты, Агата?

У садовой калитки кто-то остановился. Когда человек подошел ближе, Молли увидела, что это мужчина, солдат в запорошенной снегом форме цвета хаки.

— Агата и Фил ушли на вечеринку, — сообщила она ему. — А я сижу с детьми.

— А, в таком случае прошу прощения. Я просто хотел пожелать им счастливого Нового года. — Он повернулся и зашагал обратно к калитке.

— Куда вы идете? — окликнула его Молли, когда он открыл калитку, собираясь уходить.

— Не знаю. — Мужчина пожал плечами. — В паб, скорее всего. Там, по крайней мере, тепло.

— Здесь тоже тепло, и я могу приготовить вам чай, если хотите. — В такую ночь она просто не могла повернуться к солдату спиной, особенно в канун Нового года. — Вы приехали издалека? — спросила Молли, когда он перешагнул порог и затопал ногами, стряхивая снег с сапог, который отваливался крупными комьями. — Снимайте шинель.

— С нее натечет лужа, — предостерег он ее.

— Ничего страшного, это просто линолеум.

Молли отнесла его шинель в кухню и повесила ее рядом с бойлером. На рукаве у него красовались две полоски; это означало, что он — капрал. Шинель намокла только снаружи, а внутри была совершенно сухой. Молли поставила чайник на огонь и вернулась в коридор, где мужчина отряхивал свою фуражку.