Светлая грусть - Ольга Эдуардовна Байбулова

точно пора!»

Отчету появиться было не суждено – не прошло и месяца, как Олеси не стало. И, в свете случившегося, от скуки излитые ей на бумагу размышления, обретали новый сакральный смысл.

Алиса тоже прочла эти строки, пока бессонной ночью караулила больного. Прослезилась, пока никто не видел. Да и Стас, осилив-таки написанный с легким задором текст, закусил палец, чтоб не заплакать.

И муж, и сестра вспомнили вечер, к которому отсылал блокнот – спор о жизни и смерти нежданная беда надежно спрятала в памяти обоих.

Это на бумаге Олеся рассуждала пусть несколько наивно, но логично. В жизни она спорила скорее эмоционально, нежели доказательно:

–Нет, ну вот смотри, а если однажды ты меня разлюбишь и заведешь любовницу? – нечаянно обидела она мужа. – Я расстроюсь, буду мучиться и плакать по нынешнему времени. А если оно не повторится никогда? Ради чего мне тогда все отмеренные годы? Жить воспоминаниями? Ценности в них ноль.

Стас помнил: Олеся долго не унималась и сыпала подобными аргументами, поэтому написанной в блокноте мягкой фразой он не ограничился, а даже как-то зло приказал супруге прекратить ее никчемную демагогию.

–Понимаешь, я пытаюсь объяснить, что люди, у которых на земле остались незаконченные дела, становятся привидениями. Так вот у меня уже сейчас – в двадцать два – таких дел нет, – попытка пошутить оказалась неудачной.

–Ты эгоистка до мозга костей, – вмешалась Алиса, возившаяся рядом с бумагами – в то время она частенько приносила работу домой, чтоб голова всегда была занята делом и туда не лезли неугодные мысли.

Олеся вспыхнула: как ее, девушку, которая не жалеет денег «Айсберга», да и собственной крови на спасение чужих жизней – назвать таким почти ругательным словом?!

–Ты сейчас даже не думаешь, насколько крепко мы все вместе связаны. Не станет тебя, и цепь разорвется – ты уйдешь счастливой, а мы? С собой заберешь? – по контрасту Алиса казалась даже спокойнее и рассудительнее, чем обычно. Олеся не нашлась, что ответить – молча хлопала огромными глазами, а сестра продолжала:

–Тебе надо ребенка родить, тогда поймешь, что права не имеешь взять и умереть – когда он появится, ты уже не будешь принадлежать одной себе, и про всякие глупости думать будет некогда.

–Я на все сто согласен, – похвалил Стас свояченицу – в воздух взмыли кулаки с задранными вверх большими пальцами. Такого поворота Олеся не ожидала:

–Я как-то про это не думала… Может, я и готова. Можно уже, наверное…

–Ты точно больше готова, чем я в свое время.

–Займемся этим вопросом в отпуске? – долго гневаться на жену Стас не умел, эти слова он уже промурлыкал ей на ушко.

О том, какой жизнеутверждающей темой закончился спор, Олеся не успела рассказать блокноту. Но отставленные ей строки, будто хорошее вино, настоявшись за почти три года, заставили своих читателей иначе взглянуть на ту катастрофу: возможно, для них она стала большей трагедией, нежели для самой Олеси, которая, как оказалось, в столь юном возрасте вполне была готова уйти.

Алиса невольно провела параллель с Анютой – та сейчас была между жизнью и смертью и незаконченных дел имела выше крыши.

Стас же отвергал все попытки поговорить о своей нынешней возлюбленной. Собственно, в этом статусе он ей тоже отказывал. Алиса не смогла даже про аварию ему рассказать, не то что передать Анину исповедь. Девушку мучила совесть, оборачивая в преступления казавшиеся в свое время правильными, как минимум, безобидными поступки: не разобравшись, раскрыла обман, недостаточно обнадежила Анюту, а теперь никак не могла заставить свояка выслушать.

Она пошла на хитрость – отправила ему электронное письмо со ссылкой на новость о случившемся, указав в теме: «Очень важная информация».

У Стаса внутри все похолодело от одного вида разбитой машины. Потом, глубоко вздохнув, мужчина принялся за текст. Путешествие по разным ресурсам в поисках деталей о самочувствии Анюты результатов не дало, но найденную в одной из статей фразу: «Анна находится в реанимации. Состояние стабильное» Стас перевел для себя как: «Жива, поправится», успокоился, укрепился в обиде на девушку и ответил на сообщение Алисы холодными словами: «Подобную очень важную информацию впредь буду помечать как спам».

Вечером Алиса к этой теме вернулась:

–Неужели ты не хочешь узнать, как она?

–Она стабильно, – недовольно ответил свояк.

–Это где ты выяснил?! У лечащего врача или папаше ее позвонил?

–Она жива, находится в больнице. Меня с ней ничего больше не связывает.

–Стас, – она вязала его за руку – в последние месяцы так делала только Аня. – Мы с ней немного пообщались до того, как это произошло. Она все объяснила.

–Не надо никаких объяснений, – сорвался он на крик, убирая руку. – Ее для меня нет.

На прикроватной тумбочке затрезвонил мобильник. Мужчина прочел, что входящий был от Кристаллинского, в сердце неприятно кольнуло. Он не решился скинуть звонок.

–Слушаю, Андрей Борисович, добрый вечер.

–Лотарёв, Ани больше нет, – хрипло проговорила трубка. – Она успела сказать, что ты ей был дорог. Приходи завтра проститься. В полдень ее привезут. Похороны послезавтра. Там тебя быть не должно.

–Диктуйте адрес, – выдавил из себя ошарашенный Стас.

Прощаясь, он выразил свои соболезнования. Алиса все поняла. Она крепко обняла его, кажется, чтобы утешить, но сама не смогла сдержать слезы – она тоже любила Анюту и до конца надеялась на лучшее. Теперь девушка была обязана передать их последний разговор. Стас уже не возражал. Алиса добавила красок:

–Ты тоже ее использовал – она тебе пачками информацию приносила по своей наивности!

–Это все потому, что кто-то так умно придумал меня от воспоминаний оградить – выкручивался.

–Так и ее оправдать можно, но ты не дал!

Они вовремя вспомнили: ссориться уже поздно – обнялись и принялись говорить друг другу что-то дежурное, но такое нужное в этой ситуации…

Спать Алиса ушла далеко за полночь, а Стас еще долго не мог заснуть. Он все корил себя. Сам же ведь отказался. Отказался от всего хорошего, что было. Сам не дал шанса на объяснения. Гордость и обида позволили ему поверить, будто он не любит Аню. Но стоило злой судьбе показать, что любить уже, собственно, некого, как оказалось, чувства-то к ней вполне себе живы. Да и переданный Алисой рассказ обелял сделанное Анютой. Надо было ее выслушать. Проклятое слово «поздно»! Когда не стало Олеси, оно тоже больно ударило по всем несвершившимся планам. А ужаснее всего было снова сознавать безвозвратность потери и ощущать в этом большую долю своей вины.

Под утро усталость взяла свое, и Стас на