Чикита - Антонио Орландо Родригес

начал раздевать. Предвидя развязку вечера, Рустика постелила чистые простыни и надушила их жасмином.

Они не спали всю ночь. С годами ключик Кринигана не увеличился в размерах, но и не заржавел. Работал как полагается, и, чтобы у любимой не оставалось сомнений, Патрик в ту ночь несколько раз отворил им нежный замок.

Утром, когда они завтракали в постели, ирландец набрался смелости и в третий и последний раз предложил Чиките руку и сердце.

— Выходи за меня, — молил он. — Мы можем вернуться на Кубу и жить в Матансасе. Или останемся здесь, — словом, где захочешь.

Чикита чуть было не согласилась, но из благоразумия попросила несколько часов на размышление. «Встреть меня после вечернего выступления, и тогда я дам ответ», — лукаво сказала она.

Вечером, когда Криниган направлялся к ней в театр, в переулке на него напали грабители, выхватили бумажник и пустились наутек. Он помчался за ними, громко призывая полицию, оступился и проломил себе череп.

Все это Чикита узнала позже, прождав его до глубокой ночи, разуверившись и вернувшись в отель.

— Вот это называется невезение! — посетовала Рустика. — Столько лет он вас уламывал и помер, когда вы решили согласиться! — И в качестве утешения она только и придумала: — Он ведь вас до беспамятства обожал, влюблен был, как телок. Сдается мне, второго такого вам не найти.

Лилипутка была с ней согласна. Возможно, жизнь, щедрая на сюрпризы, еще пошлет ей новую любовь, но этой любви никогда не бывать такой сильной, долгой и чистой, как у Патрика Кринигана.

Чикита не могла больше и дня оставаться в Питтсбурге, собрала чемоданы и примкнула к водевильной труппе, отправлявшейся в турне по восточному побережью Флориды. До сих пор от всех горестей она лечилась работой: пела, танцевала, читала стихи, развлекала публику где угодно в любой день и час. Не было лучшего снадобья от душевных ран, от любых напастей. Она надеялась, что во Флориде, куда раньше ее нога не ступала, забудет о гибели Кринигана, но тщетно.

В Джэксонвилле, где гастроли стартовали, она едва заставляла себя выйти на сцену. Ей было трудно улыбаться, в танце она двигалась тяжело, словно к каждой ноге привязали по утюгу, и впервые в жизни она забыла слова песни. Рустика надеялась, что настроение у хозяйки поднимется в Сент-Огастине, самом старом городе Соединенных Штатов, основанном испанскими конкистадорами. Но этого не случилось. Чикита по-прежнему шаталась по сцене, словно привидение, не выказывая ни толики прежнего изящества и задора. А когда пришла пора переезжать в Палм-Бич, она и вовсе захирела, оставила труппу, заперлась в номере отеля «Понсе де Леон» и погрузилась в молчание.

Тогда Рустика поняла, что это не просто преходящая печаль: боль от утраты Кринигана усугублялась грызущим чувством вины. И она стала ломать голову, как вытащить Чикиту из этого омута. Выпросила разрешение готовить в кухне отеля и наделала домашних конфет, расставила в номере Чикитины любимые цветы и даже читала ей стихи Хосе Хасинто Миланеса. Все втуне. Чикита продолжала чахнуть и слабеть. Вконец отчаявшись, однажды вечером Рустика взялась вслух вспоминать их общие ребячьи проделки.

— Помните, мы сыпанули соли в сливочный пудинг, который готовила моя бабка? А как подменили духи во флаконе козьей мочой?

Воспоминания об этих и других проказах неожиданно вывели Чикиту из оцепенения. Она вдоволь насмеялась, а потом попросила помочь ей принять ванну и одеться, потому что ей захотелось прогуляться.

На набережной она остановилась полюбоваться водой и с глубоким вздохом воскликнула: «Какое спокойное море!» И тут Рустика дала маху: она пояснила, что испанцы выстроили Сент-Огастин не на море, а на берегу полноводной реки под названием — вот ведь совпадение — Матансас. Не успела она договорить, как из-за бог знает каких причудливых ассоциаций вся веселость Чикиты улетучилась, словно по мановению. Она разрыдалась, как девчушка, бросилась ничком и принялась колотить мощеный тротуар кулачками и подвывать: «Матансас, Матансас, я могла бы сейчас быть с Патриком в Матансасе!»

После этого случая у Рустики оставался только один выход. Она собрала чемоданы, отправилась на вокзал, купила два билета и, не спрашивая мнения Чикиты, запихала ее в поезд, идущий на север, — до городка, где жил Мундо.

Путь был долгим и изматывающим, но Рустика молилась, только бы он не обернулся разочарованием. Чикита нуждалась в любви и ласке куда больше, чем Рустика была в силах дать, и только любимый кузен мог им помочь.

На месте их ждал сюрприз. Заведение Мундо и Косточки по-прежнему носило название «Прекрасный Матансас», но радикально сменило профиль. Салун прогорел, и владельцы сделали из него похоронную контору. Чиките приготовили комнату для гостей на верхнем этаже дома, где жили сами хозяева, и заверили, что счастливы ее приезду, а она может оставаться у них сколько душе угодно.

Рустика ужасно на себя злилась, готова была чуть ли не пощечин себе надавать. Она полагала, что постоянная возня с трупами и плач безутешных родственников точно доведут Чикиту до отчаяния. Но она ошибалась. То ли потому, что Мундо играл ей на фортепиано любимые вещицы, то ли потому, что в похоронном бюро она поняла — не ей одной выпало страдать по усопшему, а только настроение ее стало улучшаться. Она попросила Косточку обучить ее гримировать покойников и часами простаивала на скамеечке, накладывая кармин на губы и румяна на щеки. Со временем творческий порыв захватил ее, и в надежде придать лоска бдениям она, облаченная в траур и с ног до головы укутанная вуалью, стала под аккомпанемент кузена на органе исполнять во время церемоний «Аве Мария». Идея имела успех, и клиентов прибавилось.

Чикита провела в «Прекрасном Матансасе» несколько месяцев и решила, что пора уезжать. Она никогда не перестанет горевать по Кринигану, но уже научилась жить с этой болью.

— Хочешь вернуться на работу? — встревоженно спросил Мундо.

— Нет, — едва слышно ответила она и с грустным смешком добавила: — Боюсь, мои рабочие будни уже в прошлом.

— Тогда куда ты, черт возьми, собралась? — сорвался кузен. — У тебя же никого в целом свете, Чикита. Наша похоронная конторка — хоть какое-то подобие дома.

— Благодарю, но настало время обзавестись собственным пристанищем, — сказала она и объявила, что намерена купить дом в Фар-Рокавей, тихом уголке Лонг-Айленда, где некогда провела отпуск.

Косточка пробовал ее отговорить: если уж приобретать собственность и уходить на покой, то лучше поближе к ним, ее единственными близким в Соединенных Штатах. Но, обернувшись к Сехисмундо и Рустике в надежде на поддержку, он понял по их лицам, что сражение проиграно. Дом в