Долгий сон - А-Викинг

— Часто порят?

— Ну как без этого. Часто.

— Орешь небось?

— Не-а! — гордо вздернула нос, потом поправилась: — Если ремнем, то не-а. А вот розгами — ууу, там трудно…

— А сколько нужно «рыбков», чтобы не пороли?

Наташка покосилась на дно лодки, где все ленивее подрыгивали хвостами лещи и подлещики. Вздохнула:

— Не знаю.

Вздох получился такой же нереальный, как и ситуация с поркой по итогам рыбалки, но… Но жизнь налаживалась все стремительнее.

— Говоришь, розгами «уууу»?

Наташка вздохнула.

— Ага особенно если по спине стегают, так словно искорки в глазах…

— И по спине? — округлил лещом глаза Тимофей.

— А почему нет? — так же удивленно округлила их и Наташка. — Если много розог назначено, нельзя все по заду… потом же ни сидеть, ни работать… Летом-то еще ничего, а в другое время — как в школу потом?

Тимофей от такой рассудительности «уплывал» все дальше. Даже в прямом смысле слова — Наташка уже трижды показывала на прыгающий поплавок у дальнего ракитника. И пока греб, нашел формулу, что позавидовал бы Талейран:

— А как если я предложу тебе и своих лещей — в обмен не на розги, конечно… они же «уууу!..», а на ремешок? Лещи — на лещи? Глядишь, и от розог отвертишся…

— Где отвертишься, потом вдвое навертишься, — явно повторила чужие слова Наташка и, вытаскивая косынку, даже не обернувшись, к Тимофею, вдруг сказала:

— Согласна. А что почем будет?

— Не понял — что значит «почем»? По спине я не люблю, это слишком уж… а вот по попке…

Наташка дернула плечом от его непонятливости:

— Сколько за каждого леща?

Тимофей замялся. Скажешь много — откажется… скажешь мало… Нет, лещей не жалко, хрен бы с ними, но затевать все из-за десятка шлепков…

Упс… А равнодушие Наташки — не менее показное, чем у него! Лицо не поворачивает, но уши и край щеки, видные с его места — покраснели, нос сопит в интервале «два-четыре» и поза… напряженная, нервная…

Ясно, девочка.

— С десяток выдержим?

— За каждого?

— За каждого.

Еще раз глянула на дно лодки, прикусила пухлую губу и уточнила:

— Не розгами?

— Нет, не розгами. Ремнем.

— Выдержу.

То, что опять задергалась дальняя косынка, уже особо не волновало: попался, куда он теперь денется. Или оба попались? Или трое? Тьфу, ты… да какая разница, кто куда попался? Тимофей лихорадочно соображал, что у него есть с собой такое, чтобы не розгами, потому что они «ууу!..», но чтобы от души порезвиться на юной и явно тугой заднице…

Брючной ремень, который держал такой же пятнистый, как у Наташки, комбинезон, отмел сразу: во-первых, слишком тяжелый, а вторых, он действительно держал штаны. Оказаться со свалившимися к коленкам штанами ему как-то не улыбалось… Гм… оно вообще-то может, и… но… гм, Тимофей, не туда мыслишки! Еще педофилию припишут. Небось врет, что ей пятнадцать! Хотя хрен поймешь под этой пятнистой мешковиной, какая она там…

Веревка из оснащения лодки? Нет, слишком легкая, даже если намочить. Такой комаров еще гонять можно, а девку пороть… нет

Наконец, взгляд наткнулся на что-то подходящее: неширокая, но длинная брезентовая полоска. Он даже представил, как эта темно-зеленая от воды (чтобы потяжелей и сочней!) полоса стегает по голому, дрожащему заду… сделал каменное выражение лица, но Наташку его выражение и степень каменности не волновали. Или просто не видела — деловито и как-то буднично сказала:

— Мне скоро домой. Поехали тогда, ну… рассчитываться…

— А куда поедем?

Наташка оглянулась, махнула рукой на ту сторону неширокой речушки:

— Лучше туда. Там никто не ходит.

Если бы Тимофей работал веслами так же, когда плавал к косынкам, лещи бы просто не успевали туда попадаться. Резинка зашуршала носом по песчаному откосу, Наташка зашуршала своим не по росту «пятнистым» наверх, Тимофей, втащив лодку повыше, торопливо зашуршал следом.

— Вот тут, наверное. — Наташка нервно оглянулась, потом посмотрела на Тимофея снизу вверх, снова прикусив губу, как тогда в лодке:

— Вы думаете, что я вся такая дура, да?

— Ничего я не думаю.

— Просто… просто меня еще ни разу чужой не порол. Отвернитесь, пока я…

— Я пока к лодке схожу, — проворчал Тимофей, внезапно вспомнив, что забыл намочить брезентовую вожжу.

Побулькал в воде, снова поднялся, завернул за куст — Наташка стояла на коленках, спиной к нему. У него что-то запрыгало перед глазами: думал, девчонка просто спустит свои мешковатые штанины, и потом придется еще как-то разбираться с ее трусиками, но…

Но Наташка сняла все вопросы. Еще точнее, сняла не только вопросы, но и все. Совсем ВСЕ — сложив руки на затылке, словно стояла на коленках, утонувших в траве, совершенно голая. Тимофей Палыч подошел к ней сбоку, показал брезентовую полосу:

— Вот этим… можно?

В ее голосе вдруг появилась напряженная, какая-то непонятная хрипловатость:

— Можно.

— Ложись…

Девчонка чуть искоса глянула на него, вздохнула и молча протянулась в траве. Он не успел ни сказать, ни замахнуться — ее тело вдруг изогнулась, послышался сдавленный стон. Вскинула голову:

— Надо перелечь! Тут… оооой!

— Вставай, вставай, конечно! — заторопился Тим, углядев прямо под ее грудью короткие злые пушистики размятой крапивы. Вот же угораздило…

Наташка быстро поднялась, зашипела сквозь зубы, растирая быстро краснеющие груди. Врет, соплячка, что ей пятнадцать — по грудям так уже точно… на педофилию не потянет… ишь, сочные и от круглоты своей уже не совсем торчком… Крутой лобок с тонкой темной полоской современной «прически», а на круглом тугом заду — на правой половинке ближе к бедру — с десяток ясно различимых полосочек… Значит, не врет? Ее и вправду секут? Да и тело ровное, без белых пятен незагорелых мест от купальника — или загорает голышом, или на пляж не ходит вовсе. Глаза шарили по девичьему телу, а руки сами раскинули по траве снятый Наташкин комбинезон:

— На тряпки ложись. Смотреть же надо, а не прыгать как в омут…

И еще одно осталась каким-то непонятным вопросом, но мысль как скользнула, так и пропала. Не до мыслей было: Наташка снова заняла ту же позу, как и встречала от речки: на коленях, руки на голове.

— А кто тебя так научил стоять?

— Не важно, — нахмурилась девчонка, отводя глаза. — Научили и все…

Перевела взгляд на брезентовый ремень, снова охрипла голосом:

— Я сильно плохая девушка?

— В смысле? — Тим хрипел, наверное, не меньше.

— Что так вот сразу… согласилась… и что совсем голая…

— Нет, все нормально. Честный уговор.