Полководцы Древней Руси - Андрей Сахаров

Князья ехали рядом; Мономах говорил: «Ну что, брат, снова будем посылать за ханами, просить у них мирal, меняться талями К Не пора ли заняться делом и идти в степь». Святополк сумрачно молчал, но было ясно, что теперь его не придется уговаривать, как прежде. «Вспомни, брат, — продолжал Мономах, — как мы с тобой брали их вежи после избиения Итларевой чади, как гнали в наши города скот, и коней, и верблюдов, и челядь, как освободили пленных русичей». Святополк продолжал молчать. Замолчал и Мономах. Лишь на самом подходе к Владимиру сказал: «Посылай гонцов к Святославичам. Пусть едут ко мне, к Долобскому озеру, там соберемся все вместе и уговоримся о выходе в степь». Святополк согласно кивнул головой.

В Киеве Мономах задержался лишь на несколько дней. Он пришел к своей мачехе, к Всеволодовой княгине Анпе, у которой жила теперь его сводная сестра Евпраксия. Она вернулась в Киев еще в 4099 году вместе с посольством Ярополка Святополчича.

И вот теперь она сидела перед братом, молодая еще женщина, ей исполнилось всего лишь тридцать один год, но в глазах ее уже не было жизни. Она коротко отвечала на вопросы Мономаха, говорила, что будет жить в Андреевском монастыре у Янки, молиться за все грехи, что совершила она в жизни. Владимир смотрел на ее еще красивое лицо, в котором угадывалась горделивая и чистая русская краса и резкость и страстность половчанки, и думал о том, что не удалась жизнь у детей Всеволода и Анны: Ростислав погиб в сече, горячий был витязь; Евпраксии на долю выпало слишком много страстей, в которые она окунулась полностью, и все-таки он, спокойный и уравновешенный, так любил их обоих — молодых, пылких… Он звал сестру в Переяславль, обещал найти ей мужа, шутил, но Евпраксия серьезно и даже удивленно отвечала ему, что она ведь замужем, а она христианка и не может выходить вновь при живом муже. Теперь про себя удивился Мономах: Генриха IV, этого негодяя и развратника, она называет своим мужем…

На следующий день Святополк позвал Мономаха к себе. Они сидели в бывшей Изяславовой палате, где еще молодым княэем-отроком не раз сидел Мономах, выслушивая старших князей Ярославичей. И теперь он вынужден был выслушивать, что говорил ему, отводя глаза в сторону, великий князь киевский — вечно неустойчивый, неуловимый, когда заходила речь о его помощи другим, и жесткий, неуступчивый по любой мелочи, задевавшей его личные интересы…

Святополк требовал в обмен на помощь против половцев Новгород, предлагал вывести Мстислава во Владимир-Волынский. Мономах не спорил. Это возможное требование Святополка он уже обсудил с Мстиславом и теперь быстро согласился с двоюродным братом, взяв с него обещание ранней весной прибыть к Долобскому озеру.

Мономах отбыл из Киева. Перед тем он в присутствии Святополка послал гонцов в Новгород с наказом Мстиславу тотчас же прибыть в Киев и согласиться с просьбой великого князя киевского оставить Новгород для Владимира-Волынского.

Перед приездом в Киев Мстислав побывал в Переяславле и появился в Киеве в сопровождении Мономахова гонца, который передал Святополку слова Мономаха о том, что вот он посылает сына к нему, что сын покинул Новгород и готов ехать на Волынь, а он, Мономах, согласен, чтобы сын Святополка владел Новгородом. В ответном слове киевский князь благодарил Мономаха и сказал, что он пошлет свой наказ в Новгород.

В Киев Мстислав прибыл с видными новгородскими мужами — посадником, тысяцким, боярами, богатыми гостями, был среди новгородцев и посол от владыки. Этим людям надлежало отпустить Мстислава из Новгорода и принять в город Святополкова сына.

В гриднице, где начались переговоры, Мстислав сложил с себя чин новгородского князя и просил Святополка, как договорились старшие князья, отправить его во Владимир. Тогда встали новгородские мужи и сказали Святополку от всех новгородцев: «Не хотим ни тебя, Святополк, ни сына твоего. Если же две головы у сына твоего, то посылай его; а Мстислава дал нам еще Всеволод Ярославич, и вскормили мы сами себе князя, а ты ушел от нас».

Пораженный Святополк слушал новгородцев и смотрел на Мстислава, а тот тихо сидел, положив руки на стол, и лишь пальцы его словно струились в ответ на речи своих приспешников. Святополк и уговаривал, и грозил им, но все было безуспешно. Пря[56] закончилась тем, что новгородцы взяли Мстислава и увели на свое подворье. Перед уходом новгородский князь просил у Святополка прощения, и тот с досадой лишь развел руками.

* * *

1103 год мыслился благодатным для Руси. В конце января три дня стояла над Русью пожарная заря, начинавшаяся от востока; 5 февраля было знамение на Луне, а 7 февраля знамение на Солнце. И все люди, радуясь, мнили, что эти знамения не на зло, а на добро, потому что дуги, появившиеся на Луне и Солнце, обращены были хребтами внутрь.

А в начале марта 1103 года князья Святополк и Владимир Мономах со своими смыслеными людьми собрались на Долобском озере на новое свещание.

Святополк приехал веселый и дружелюбный. Он, кажется, забыл прю из-за Новгорода. Лишь незадолго перед этим умер в Киеве в оковах его враг — племянник Ярослав Ярополчич, поздней осенью киевский князь наконец выдал замуж дочь Сбыславу в ляхи за короля Болеслава и теперь крепко надеялся на союз с Киевом не только угров, но и ляхов, которых в случае чего можно было бы направить на Волынь против Ростиславичей.

Но когда сошлись в одном шатре Святополк и Мономах со своими боярами и воеводами, чтобы договориться обо всем двум старшим князьям, и когда Мономах предложил тут же, по весне, пока половцы еще не ушли на летовища и не накормили вволю своих коней, нанести удар по их станам, Святополкова дружина воспротивилась. Один за другим вставали люди Святополка и говорили одно и то же: «Не годится, князь, теперь, весною, идти в поход, погубим смердов, и коней, и пашню их».

Мономах слушал их и понимал, что это был ответ Святополка на окончательную потерю Новгорода. Нет, не забыл киевский князь ничего, что произошло между ним и новгородцами в его княжеской гриднице в Киеве. Теперь он по сути своей снова мешал подготовке похода, сводил его на нет. Ведь что такое идти на половцев осенью — это значило бы выступить против них по-старому, в самое неудачное для Руси время, и кто знает, сколько выходов до этой осени предпримут ханы, накормив своих коней сочной весенней травой, сколько погубят они и самих русских смердов, и их пашни, о чем так пекутся сегодня Святополковы дружинники, и городов, и слобод, и многое другое.

«Дивлюсь я, дружина, — заговорил Владимир, — что лошадей жалеете, на которых пашут! А почему не промыслите о том, что вот начнет пахать смерд и, приехав, половчанин застрелит его из лука. А лошадь его возьмет, а в село его приехав, возьмет жену его и все его именье? Так лошади вам жаль, а самого смерда разве не жаль?» И долго еще говорил Мономах, рассказывал о встрече со своим переяславским смердом, который гнал говяда, держа в руках оружие и ожидая ежечасно нападения половцев. И разве в прошедшем году не показал Боняк, чего стоят все половецкие роты и обмен талями? Что ему тали, когда у него в таких же талях сидят русские дружинники?

Мономах не сказал прямо, что Святополк, как всегда, проявляет корыстолюбие — отвлечь смердов в весеннее время действительно означало бы нанести урон всей княжеской ролье.[57] Но ведь и князь больше потеряем если половцы разорят, перебьют и уведут в полон его смердов. Кто будет тогда орать землю на этой ролье?

Молчали Святополковы люди, молчал и сам Святополк. Что могли они ответить Мономаху? Наконец киевский князь сказал: «Вот я готов уже». И тогда Владимир встал, подошел к нему, обнял: «То ты, брат, великое добро створишь земле Русской».

Тут же братья послали гонцов ко всем князьям со строгим наказом вести к концу марта рати к Переяславлю, чтобы оттуда уже идти в степь. Братья распрощались и разъехались по своим городам ждать вестей от князей. Первым откликнулся Давыд черниговский, сказав, что явится сам со всею дружиной; впервые с 1060 года откликнулся Полоцк — сын Всеслава Давыд прислал гонца с вестью, что полоцкая дружина уже двинулась к Переяславлю. Сообщили о согласии принять участие в походе Мстислав, племянник Давыда Игоревича, Вячеслав Ярополчич, племянник Святополка. Подходили к Переяславлю дружины и пешцы из Смоленска, Ростова, над которыми должен был взять начало пятый по счету сын Мономаха — Ярополк Владимирович. Самый последний ответ пришел от Олега Святославича из Новгорода-Северского. Он передал с гонцом лишь одно слово — «нездоров». Так старинный друг половцев еще раз уклонился от похода в степь.

К концу марта все рати были уже в Переяславле. Особое внимание, как никогда прежде, Мономах уделил пешцам. Их было собрано великое множество, и шли они в поход не как ранее — кто с чем мог; все были снаряжены и луками, и топорами, и копьями, и щитами. На берегу Днепра для пешцев готовили многие ладьи. В Переяславле запасали хлеб, полти мяса, крупы, сусло, мед, другую еству. Поход ожидался далеким и долгим, в самую глубь владений донских половцев, откуда в последние годы начиналось большинство походов на Русь.