Совьетика - Ирина Маленко

Но что было делать? Я бы, наверно, из принципа никуда не поехала, дозвонилась до мамы у себя в городе по междугородке (там еще не настолько охамели, как таксисты!) и сидела бы потом полдня в аэропорту, ожидая, когда за мной приедут. Терпения у меня хватило бы. Дело было даже не столько в деньгах. Я считала, что нельзя поощрять такое поведение и принимать его как должное. Но Руслан не захотел ждать. Он договорился с одним таксистом, что тот довезет нас до общаги и подождет (со мной в качестве заложницы) пока Руслан не соберет нужные деньги со своих друзей, взяв у них в долг. А потом я ему половину этой суммы верну. Пришлось согласиться.

На душе у меня было прегадко. Я с таким удовольствием предвкушала, как вернусь домой, а тут… Я ехала по Москве в такси какой-то «акулы бизнеса», да еще и разодетая как клоун в цирке. Я смотрела в окно и заметила вдруг то, чего никогда не замечала раньше: какие же широкие в Москве улицы, какие монументально-помпезные в центре дома… В них было что-то китайское времен Мао, как показалось мне. Тот же дух. Москва вдруг показалась мне ужасно азиатской. Мне вспомнились утонченно-культурные голландцы, в кругах которых мы вращались эти два месяца. Они бы ни за что не посмели нас так грабить!

Мне казалось, что само небо давит на меня. Ощущение легкой, как воздушный шарик и захватывающе интересной жизни испарилось. «Проклятая административно-командная система!» – подумала я в модных тогда терминах, не осознавая, что то, с чем я столкнулась – это как раз еще только цветочки «рыночной демократии».

…Когда я ехала домой из Москвы – в привезенной с собой майке с изображением Боба Марли-, ко мне пристал какой-то подвыпивший парень, пытавшийся всю дорогу угадать, кто это. В конце концов он пришел к выводу, что это не кто иной, как Валерий Леонтьев. Я не стала его переубеждать. Что вы все понимаете?…

С тех пор, как я вернулась «оттуда», внутри у меня словно сидела какая-то червоточинка, как в червивом яблоке. Внешне ничего не изменилось. Девчонки в общежитии поахали над библией и каталогом «Wehkamp”, поели невиданных тогда у нас батончиков «Марс» и успокоились. А у меня на душе по прежнему было муторно. Что-то происходило вокруг – нехорошее, я чувствовала это, но что именно,было трудно определить и еще труднее выразить словами.

По радио только и делали, что зачитывали нам выдержки из западной прессы – как хвалят государственнуюу мудрость «господина Горбачева» разные западные государственные деятели. Эта перемена термина не ускользнула от моего внимания. Я вспоминала все последние заключенные им договоры – и чувство нехорошего усиливалось. Разрядка и разоружение, которые прежде достигались десятилетиями трудных переговоров, «шаг впредед- два шага назад», вдруг в одночасье были достигнуты (так нас по крайнеы мере заверяли!) с легкостью гусиного перышка, парящего в воздухе.

А что если… Что если дело не в какой-то особенной государственной мудрости новоявленного «господина» из помощников комбайнера, а в том, что он просто безоговорочно согласился на все, чего требовали наши недруги? Когда эта мысль неожиданно осенила меня, мне стало страшно. Я постаралась ее отогнать. Не может такого быть! Куда же смотрело тогда все Политбюро? Все КГБ? Все военные?…

Но ощущение тревоги все не проходило. Казалось, что в стране каждый начал тянуть одеяло на себя, совершенно не думая об окружающих. Шахтеры, справедливо возмущавщиеся, что из свободной продажи исчезли мыло и стиральный порошок (такого никогда не было за всю мою жизнь в условиях «административно-командной системы» и «застоя»!), начали требовать вдруг совершенно странных вещей:

«Множество разумных людей своими руками уничтожали тот строй, в котором они существовали как привилегированная социальная группа. И требовали установить строй, в котором они как социальная группа должны были неминуемо быть превращены в ничтожество. * Шахтеры вообразили (не без помощи манипуляторов), что если шахты приватизируют, а сами они станут акционерами, то они будут продавать уголь за доллары, а все остальное – налоги, цены на энергию, машины, транспортные тарифы и т.д. – останется, как было при советском строе.

«Или право на труд – или право на забастовку, в этом и был фатальный выбор шахтеров..»

Но как раз этого-то никто из нас не понимал! Я видела бастующих в Голландии: сначала я даже подумала, что это какой-то карнавал. Бастовали тогда, кажется, медсестры. При слове «стачка» воображение традиционно рисует нам суровых рабочих, сжавших руки в кулаки, которые скандируют свои требования и движутся по улице мощным грозным потоком. А тут была какая-то жалкая клоунада. Эти люди весело, чуть ли не с песнями шли по улице, одетые в почти карнавальные костюмы, пританцовывая на ходу и размахивая какими-то шариками. Как можно было воспринимать такое всерьез? При виде их невозможно было не подумать, что у трудящихся на Западе легкая и веселая жизнь, а бастуют они просто для развлечения, от скуки.

После возвращения из Голландии, столкнувшись с неприглядной перестроечной реальностью, которую я принимала за социализм (ведь официально его становилось у нас «все больше»!) , я ходила по Москве с таким ощущением, словно я отныне посвящена в какое-то тайное общество – мне известно что-то такое, что не известно простым смертным: я видела, что такое «настоящий капитализм»…

И хотя эта стадия продлилась в моей жизни всего только несколько месяцев, мне и по сей день до слез стыдно вспоминать, как я доказывала в письмах своей справедливо возмущавшейся мною бразильской подруге, что бывает «хороший», «правильный» капитализм – такой, как в Голландии. Надо только суметь его построить. Тот факт, что подобным заблуждением страдала тогда не я одна, а большая часть оболваненного «Огоньками» и «Интердевочками» нашего населения, нисколько не снимает с меня за это вины. У нас и сейчас еще остаются такие чудаки – хотя в последнее время их становится все меньше и меньше.

Мне были невдомек целых 4 вещи:

– что капитализм в Бразилии, Заире, на Филиппинах – это тоже «нормальный капитализм»;

– что «хороший» капитализм в Голландии оттого и «хорош», что может позволить себе бросать своим трудящимся подачки за счет остального мира. А всему миру невозможно такой «хороший» капитализм построить, потому что нет никаких инопланетян, за чей счет это можно бы было сделать!;

– что как только не будет нашего, каким бы он ни был неидеальным, социализма, не станет и «хорошего капитализма» – у капиталистов не будет сдерживающего фактора, чтобы не заставлять и своих собственных трудящихся затянуть потуже ремни;

– самое главное и причина всех моих заблуждений – в том, что я не знала по-настоящему как живут и работают в той же Голландии люди, но была совершенно уверена, что знаю!..

…

Вечный позор мне и нам всем за те дни!!!

Через пару недель после моего возвращения домой вернулся-таки из Лондона Квеку. Я честно дождалась его – не признаваясь даже себе самой, что чаще думала о Володе Зелинском, чем о нем. Но когда мама заводила о Володе речь: вот, мол, посмотри, какой хороший парень, я только смущалась и обрывала ее, уверяя, что я вовсе не рассматриваю его с такой точки зрения, что он просто мой спортивный кумир…

Я по-прежнему упрямо была намерена связать свою жизнь с Квеку и уехать с ним к нему на родину – Голландия в моих мечтах в качестве будущего места жительства даже сейчас не фигурировала. Она была местом, где «живут же люди!», не больше.

Радостная, поехала я к нему на встречу в знакомый мне уже Донецк! Останавливаться у Гали на этот раз не пришлось: все вахтеры у Квеку были «в кармане», и мне разрешили (неофициально, само собой!) остановиться прямо у него. У Квеку был сосед по комнате – маленький абхазец, но тот почти сразу уехал по каким-то делам домой. Если я скажу вам, что даже после этого между мною и Квеку ничего не произошло, вы, скорее всего, мне не поверите, но тем не менее, это было так. Нужно просто уметь вести себя с людьми.

Я приехала к нему всего на 3 дня и была очень рада его видеть. Он тоже был вроде рад, но был слишком занят распродажей привезенного им с собой из Лондона накупленного там за год барахла. Мне он подарил несколько платьев. Я сначала отказывалась, потому что мне это казалось неуместным, но потом вспомнила свою голландскую привычку не отказываться, когда тебе что-то предлагают…. По иронии судьбы, в одном из них я потом вышла замуж за Сонни!

Когда я выразила ему свое беспокойство по поводу его активности на черном рынке, Квеку попытался заверить меня, что он только «бедный студент, который хочет нормально жить». Но я наблюдала все эти его сделки с местными фарцовщиками, к которым я сама на километр бы не подошла, и мне становилось все больше не по себе. А тот ли это человек, что мне нужен?…

Ему, как и мне, вот-вот предстояло защищать диплом, а он себе и в ус не дул и продолжал свою торговлю: