Блеск клинка - Лоуренс Шуновер

Герольд начал читать по-гречески свиток, держа его перед собой, но не глядя на него. Пьер рассматривал слона на узоре мантии в том месте, где она облегала колено императора. Его тело было золотым, глаза красными, бивни серебряными, а крошечные зеленые ногти на каждой ноге были вышиты такими мелкими стежками, что их невозможно было разглядеть с расстояния десяти дюймов. Звучное чтение герольда продолжалось довольно долго. Пьеру показалось, что даже танец Ирены не был таким продолжительным. Он знал, что герольд, хотя и объявит собравшимся причину посвящения Пьера в рыцари, не скажет об Ирене и ее многократных кораблекрушениях. В сложном эмоциональном состоянии, часто охватывающем людей в решающие моменты их жизни, Пьер размышлял, какое имя — «Золотой» или «Зеленый» лучше подошло бы слону, с которым он уже почти подружился. Вдруг он осознал, что император обращается к нему по-турецки.

В Трапезунде, где ничто не происходило случайно, считалось политическим жестом, приятным для турок, если сам император произносил по-турецки часть церемониальной речи вместо герольда. Знание турецкого языка Пьером давало такую возможность. Император наклонился вперед на троне.

— Протяни мне руки, — сказал он.

Пьер повиновался.

Турецкие вельможи просияли при звуках родного языка, с помощью которого человека посвящали в христианские рыцари.

— Теперь повторяй за мной…

Последовало несколько слов по-гречески, которые Пьер без труда произнес, так что сэр Джон улыбнулся, как отец, довольный школьными успехами сына.

Затем приблизился паж с золотым предметом на розовой подушечке. Это был знак рыцарства Пьера, Орел, символ империи. У него была одна голова в отличие от двуглавого константинопольского орла, которого трапезундцы осмеивали за то, что он смотрел в разные стороны. Знак был размером с мужскую ладонь и прекрасной работы — с острыми перьями, точно очерченными когтистыми лапами, и даже свирепые маленькие глазки были столь искусно и рельефно выполнены из чистого благородного металла, что, казалось, сверкали. Кольца золотой цепи чередовались с миниатюрными иконами, нарисованными на слоновой кости и обрамленными мелким жемчугом. Император надел цепь на шею Пьера, и Орел пришелся как раз на место раны на его груди.

— Теперь встаньте, сэр Питер, — произнес император.

Пьер повиновался.

Паж подал саблю. В это утро она была благословлена епископом в соборе на святые дела, и с тех пор к ней никто не прикасался. Император снял вуаль и застегнул на Пьере кожаный пояс с множеством маленьких серебряных орлов. Чтобы сделать это, ему пришлось встать, и на какое-то мгновение взгляды двух мужчин встретились, потому что Пьер, стоявший на полу, был почти такого же роста, как Давид на возвышении.

— Мы бы пригласили вас на охоту, сэр Питер, — любезно сказал император, — но у вас важные дела в городе. Мы также опасаемся, что вашей успешной охоте помешает больная рука, которая подверглась пытке при защите наших интересов. Мы только сегодня узнали, как была получена эта рана. Это привлекло внимание нашего отца, который очень озабочен. — Это было сказано для других. Потом он настолько понизил голос, что даже острый слух придворных не мог различить его слова, благодаря чему у Пьера появилось еще несколько врагов. — Впервые в жизни, сэр Питер, мне фактически приказали покинуть город и отправиться на охоту, чтобы угодить нашим соседям-язычникам. Алексий все вам объяснит. — Затем он произнес более громко и официально:

— Мы выражаем вам благодарность за службу нашей семье и уверены, что после возвращения с полевой охоты с нашими друзьями и дружественными соседями вновь увидим вас и в полной мере воспользуемся вашей преданностью, в которой вы поклялись сегодня. — Это тоже было сказано для людей, особенно для язычников.

Дружественные соседи-турки переглянулись, улыбнулись, кивнули и выказали полное удовлетворение.

Алексий, которому немедленно доложил о речи Давида гонец, бесшумно скрывавшийся за портьерой, благословил государственный ум молодого императора и послал отряд самых высокопоставленных офицеров полиции с приказом окружить имение Балта Оглы и не позволять принцу, под угрозой немедленного публичного ареста, высунуть нос из стен его прекрасного дома из розового камня.

Император сел и слегка кивнул Пьеру. Пьер снова преклонил колени и коснулся лбом каймы императорской мантии, поднялся, отступил назад, сделал вместе со своим Орлом пол-оборота направо и присоединился к сэру Джону, лицо которого было гордым и сияющим.

— Вы шли так, будто родились с этой птицей на груди, сэр Питер, — шепнул он. Новый титул прозвучал в его устах естественно и серьезно, как будто он всегда называл Пьера именно так. — Император говорил так долго, что некоторые греки, кажется, начали завидовать. Зато турки ликовали.

Вновь прозвучали фанфары. Собравшиеся вновь коснулись лбами пола, затем процессия удалилась из комнаты в обратном порядке; последним скрылся за портьерой рыцарь с серебряным луком, держа оружие перед собой, чтобы каждый помнил о могуществе Трапезунда.

Глава 30

Апартаменты великого герцога занимали один из верхних этажей дворца. На балконе над садом, который был виден из приемной, где Великий Комнин вручил Орла Пьеру, Алексий устроил роскошный завтрак для нового рыцаря и сэра Джона. Сам Алексий уже позавтракал, но из вежливости взял бокал фруктового сока. Красные черепичные крыши городских домов и море за стенами нижней части города радовали взор.

Пьер начинал привыкать есть из фарфоровых тарелок. Однако у него не очень-то получалось управляться с едой левой рукой. Слуги Оглы, потом слуги графа Месембрийского, а теперь слуги Алексия, по-видимому, считали само собой разумеющимся деликатно вытирать пальцы гостя, если на них появлялось хоть малейшее пятнышко.

— Мне кажется, я снова превращаюсь в ребенка, Ваше Высочество, — сказал Пьер. — Может быть, когда я вернусь во Францию, я забудусь и протяну пальцы, чтобы их вытерли.

— Если сэр Питер сделает это дома, он получит столько бокалов вина, сколько пальцев покажет, — пояснил Джастин.

— Наши обычаи отличаются от ваших, господа, я знаю это. Возможно, со временем они привьются и у вас. Мне доложили, что Его Императорское Величество затронул вопрос о возможности для вас остаться в Трапезунде, сэр Питер. Практически это приказ остаться. Большая часть его речи имела целью ублажить турок. Разумеется, я имею в виду его слова, обращенные к публике. То, что он сказал вам лично, меня не касается.