Один человек и один город - Вероника Евгеньевна Иванова

постоять?

– Я могу. Но только не… Только не против тебя.

Хм. Ночью настроения были более воинственные. А впрочем, она не врет. Даже вчера, когда угрожала, все равно ничего не сотворила. Потому что чувствовала себя виноватой? Да и сейчас всего лишь умоляет, не приказывает.

– Пожалуйста…

– Франсуа Дюпон, конечно, совсем не ангел, но детей не обижал никогда.

– А я не ребенок! – первым делом огрызнулась, но тут же сообразила: - Значит, ты все-таки…

– Вчерашний разговор? Да, помню. Только не очень-то понимаю.

Вернее, могу понять. Теперь уже могу, учитывая кучу свежей информации. Не хочу. Стыдно признавать свои страхи, и все же, если допущу, хоть на несколько минут, что все, прозвучавшее в канун прошлой ночи – вполне себе объективная реальность…

– Ты пришел меня убить?

– Нет, как я уже сказал. Может, и нужно было бы.

– Я не боюсь смерти.

Так, постепенно возвращается к норме. В смысле, становится собой. Надеюсь, что это скорее хорошо, чем плохо.

– Можно было бы попробовать. Как в сказках пишут? Если убьешь ведьму, её чары рассеиваются. Верно?

Вжалась в стену ещё сильнее.

– Но это в сказках. А у меня есть только одна попытка, и если я тебя убью и ничего не изменится…

– Кто говорит в моем доме о смерти?

В сумерках безоконного коридора лицо мамбо было не разглядеть: только широкую улыбку.

– Тот, кто имеет на это право?

Получив передышку и ощутив какую-никакую, а поддержку, Лил тут же метнулась и спряталась за просторным балахоном Мари ла Кру. Но не убежала.

– Я пришел говорить о жизни, сеньора.

– Неужто? Алые следы Пьетро[13] смываются очень трудно. И слишком долго.

– Он в самом деле имеет право, - буркнули из белых складок.

– Хоть люди и любят твердить, что все в этом мире продается и покупается, деньги - лишь символ. Знак фальшивого обмена. А по-настоящему ценные вещи меняют только друг на друга: так всегда происходит с жизнью и смертью. Но они не могут составить пару, девочка. Ни при каких условиях. Обменяться можно жизнями, либо смертями и не иначе… Кому же из вас что нужно?

Лил не ответила. Пришлось наклониться и отдернуть тканевую занавесь, чтобы взглянуть на сосредоточенное и почему-то совсем не испуганное лицо.

– Ты сломала мою жизнь. Признаешь это?

Гордое сопение.

– Да и черт с ней, все равно ничего хорошего не получалось. Не могло уже получиться. Перед собственной совестью отвечай, если захочешь, мне все равно. Но вот другое… Ты изуродовала человека. Ни в чем не виноватого. Этот грех посерьезней, верно?

– Он хотел тебе навредить, так что ещё надо посмотреть насчет вины.

– Я не про водителя. Есть и кое-кто ещё. Кое-кто, лежащий в моем доме.

– Тоже моих рук дело?

– А чьих же? Он был рядом со мной в тот вечер. Не помнишь?

– Может и был. Я злилась и кроме тебя ни на кого больше не смотрела.

Ну хоть честно призналась. Бешенство имеет привычку застилать глаза, это точно.

– Тогда поверь на слово.

– И чего?

– Не собираешься починить хотя бы часть того, что сломала?

Хмурый взгляд исподлобья. Хорошо, поговорим иначе.

– Знакомая вещица?

– Как ты мог?! Это же… это…

Вскочила на ноги. Дотянуться до записной книжки в моей поднятой руке все равно не смогла бы, но состроила угрожающую рожицу.

– Отдай!

– Знаешь, что в ней написано?

– Неважно!

Чтобы такая любопытная егоза и куда-то не подглядела? Не верю.

– Ты её хоть раз открывала?

– Это мамино. Отдай!

– А ты вообще… читать умеешь?

Насупилась.

– Я разбираю буквы. Когда они ровные.

Печатные то есть?

– А тут они все друг за друга цепляются так, что не отличить, где какая…

Ну вот и как с ней разговаривать? С одной стороны, хочется влепить затрещину. С другой – пожалеть. Только мне не нужно сейчас ни первое, ни второе.

– Ты её читал?

Нет, только не это! Сейчас ещё пересказать попросит.

– Сеньора, понимаю, что вопрос глупый, но все-таки спрошу. Вы говорили, что в моего друга вселился какой-то из ваших духов, лоа. И вы же говорили, что в свое время он уйдет прочь.

– Таковы правила. Но в чем вопрос?

– А нельзя ли ему… Нельзя ли его немного поторопить? Напомнить, что пора бы и честь знать?

– Хозяин перекрестка ходит сам по себе и не слушает приказы.

– Но слышит просьбы, верно?

Мамбо кивнула.

– Лил сделала так, что он пришел. Это была её просьба. Но сразу после этого забыла, о чем просила, и может статься, что этот ваш хозяин попросту не знает, исполнил ли он то, о чем просили или нет. Поэтому и не уходит. А если узнает?

– Духи видят все. Но ты прав в главном: на этот мир они смотрят через наши сердца.

– Значит, если Лил обратится к нему напрямую и расскажет все, как есть…

– Он выслушает.

– И послушается?

– Если разговор выйдет честный.

– Поняла? Вот прямо сейчас пойдешь и скажешь все, что надо, чтобы…

– И тебе тоже отмолчаться не удастся, - ласково заметила Мари. – Ты же был первой причиной всему, я правильно поняла?

Что ж, если надо поговорить, поговорим. Мне скрывать нечего, а уж бояться – тем более.

– Нужно собрать несколько вещей, дети, а потом я к вам присоединюсь. Уже в доме, если позволите.

– Идем!

Лил дернула рукой, вырывая локоть из моих пальцев:

– Книжку отдай!

– Да пожалуйста.

Прижала к груди, прикрыла краем очередной дырявой шали. Десятка два шагов молчала, потом поинтересовалась:

– Злишься?

– На что?

– На меня.

На неграмотного ребенка, который с детства жил, как бог на душу положит?

– Ты стерла у мира память обо мне.

– Но я-то помню.

Это успокаивает. За неимением всего остального.

– Может, объяснишь, зачем?

– Потому что тоже разозлилась.

– Я сделал тебе что-то плохое тогда, в тот вечер?

– Ну-у-у…

– Не слышу ответа.

– Не тогда. Вообще.

– Каким образом? Я даже не знал о твоем существовании.

– Вот! Не знал… Этим все сказано!

Может и сказано, но звучит запутанной шифровкой.

– Ты всегда был на службах в соборе. Каждый раз. И всегда там, высоко-высоко, а нас туда не пускали.

Разве? Мне казалось, проход на галереи открыт для всех, просто никто не хочет карабкаться по крутой лестнице.

– Сразу было понятно, что ты особенный, можешь то, чего другие не осилят.

Примитивное представление. Хотя для Лил вполне естественное.

– Падре сказал, что ты – сын сенатора.

И солгал. В моем понимании. Да и фактически – тоже. А вот сам Мигель вряд ли видел разницу между мной и Генри.

– Ты был ближе