Картахена - Лена Элтанг

Маркус не удержался и провел по ним пальцем:

– Я не выдал тебе полицейским, Виви. Вчера я написал о том, что могло бы случиться, обозначил одну из линий судьбы: зимний сад рухнул, а ты полетела вниз с высоты колокольни, но утром понял, что финал построен на догадках и ни на что не годится. Мне нужна хоть капля реальности, как яичный желток в цементе, понимаешь?

– Это мой автобус. – Она перебила его в нетерпении. – Мне надо идти. Надеюсь, мы больше не увидимся.

– Но ты ведь хотела сесть на неапольский?

Дождь превратился в ливень, вода потекла ему за шиворот. Однажды обе деревни смоет в океан, подумал он, вместе с их церквями, домами и скарбом. Останутся только кладбищенские ангелы из ноздреватого известняка. И еще «Бриатико» на вершине холма – окруженный высокой стеной, недоступный поношению, недостижимый, как миф.

– Мне все равно какой автобус. – Вирга надвинула капюшон поглубже, повернулась и пошла на станцию.

Со стороны деревни донеслось гудение колокола, за ним послышалось мелкое жестяное звяканье вьетрийской церквушки, всегда опаздывающее на пару минут. Вирга взяла свою красную сумку, все еще стоявшую у автомата, поднялась на первую ступеньку и протянула водителю билет.

Десять часов, подумал Маркус, глядя на непроницаемые стекла автобуса. В гавани зажигаются огни, дождь полощет катера и рыбацкие тартаны. Старик, наверное, стоит на носу своей лодки и смотрит на дом, белеющий на вершине холма, будто флаг перемирия. Он ждет, когда золотистый огонек замелькает по комнатам. Когда мертвая Стефания явится в свою спальню и ляжет на кровать.

Автобус захлопнул двери и выехал со стоянки. Ладно, флейтист, прощай. Жаль, что мы не договорились.

Маркус спустился по виа Ненци на площадь, где несколько человек собралось у дверей церкви, несмотря на ненастье, миновал знакомую тратторию и пошел вдоль набережной к мотелю. В гавани не было ни души, похоже, начиналась настоящая буря: вода в лагуне внезапно стала черной, как полоса горячего асфальта, несколько рослых кипарисов на набережной разом согнулись и распростерлись по ветру. Дождь был не похож на тот, что шел здесь всю пасхальную неделю, он был зимний, темный, сплошной, захлебывающийся от северного ветра.

И разверзошася ecu источницы бездны, вот на что он был похож.

Вирджиния Хейтс

Левая педаль у рояля используется для ослабления звучания. Молоточки сдвигаются вправо и вместо трех струн хора ударяют только по двум (а то и вовсе по одной). В нотах эта штука обозначается пометкой una corda, звук становится мягче и глуше, даже теплее, в нем появляется войлочное дно (так говорила моя учительница пения, бессмертная женщина). Если бы кто-то спросил меня, почему я веду этот блог, ответ был бы таким: молоточки, которые стучат у меня в висках, на время сдвигаются вправо, вот в чем дело. А потом кто-то отпускает педаль, и все начинается сначала. В нотах это обозначается tutte le corde. Войлок исчезает, и я снова чувствую ненависть всем сердцем – в нормальной жизни это обозначается toto corde (люблю латынь за безжалостные совпадения).

Моя бабка Стефания не умела играть, но инструменты стояли у нее по всему дому – для гостей, так же как кровати с балдахинами и мейсенские ночные горшки. Хотя гостей никаких давно не было. Когда мой отец сбежал из поместья, испугавшись меня, незаметной тогда личинки (червы), бабка и вовсе перестала пускать в дом людей. Зато жилистый конюх с бретонскими усами появлялся у нас, когда хотел. С этим конюхом мы катались по парку (у меня был жокейский костюм с галифе), хотя катанием это было трудно назвать, в основном меня возили на луке седла, а когда дали вожжи, смирная кобыла сбросила меня на ровном месте. Помню, что мне показалось странным, что доктора ко мне не позвали: бабка как будто скрывала наш с матерью приезд, слугам она сказала, что мы дальняя родня. Стефания была лгунья и дрянь, но другой бабки у меня не было.

За нее стоило убить каналью Аверичи, пахнущего потом, офицерским развратом и можжевеловым одеколоном. Мало того что он избавился от старухи, он еще и обокрал нас всех: мать, меня, да и отца тоже. Кто же его прикончил так ловко, что даже я не смогла его вычислить? Спросить об этом уже не у кого: тот парень, что взял бумажник у трупа, наверняка видел убийцу, да только сам недолго прожил. За ним вскоре отправился и мой отец, снялся с якоря и отплыл в склизкий холодный рай для предателей, похожий на убогую душевую для прислуги. Повезло ему, старой сволочи, что не получил от меня пулю – грустно было бы сидеть на белом выщербленном кафеле под жалкой струйкой и думать о том, что тебя замочило собственное дитя. Впрочем, насчет пули я, пожалуй, загибаю. На него и пули-то пожалели.

Воскресные письма к падре Эулалио, апрель, 2014

Утро понедельника и без того наводит тоску, а тут еще девчонка ворвалась ко мне в дом и трещала без умолку минут двадцать, пока я не взбесился. Ей нужно было посоветоваться, видите ли. Все та же бесцеремонность и тот же пятнистый румянец. Вломилась прямо в гостиную, где я сидел со своей «Corriere della Sera» и бутылкой пива.

Она ошиблась в две тысячи восьмом, когда принесла мне донос на писателя, заявила девчонка, вынув газету у меня из рук. Вчера ночью она прочитала его книгу, оставленную в участке, и поняла, что сетевой дневник, который она считала главным доказательством, принадлежал не писателю, а неизвестно кому. И теперь нужно искать этого неизвестно кого.

Я выслушал ее и спросил, успела ли она арестовать писателя. Вернее, произвести задержание. Он приходил в участок, но я его отпустила, сказала комиссар Понте, захлебываясь сладкой водой, которую я ей налил. Когда я считала его автором блога, я знала, кто мой враг, и знала, что доказательств у меня не хватает. Но теперь мы знаем, что блогер, убивший Луку Диакопи, по-прежнему остается неизвестным, и мы откроем новое дело, чтобы найти его. Вы должны официально признать, что дело моего брата было закрыто по ошибке. Написать в Салерно. Вам нечего терять – два раза в отставку не отправляют.

На этом мое терпение лопнуло, я посадил ее за свой стол и велел заткнуться. Потом я сел напротив нее, взял карандаш и стал рисовать схему. Этих твоих бумажек я даже не читал, сказал я ей, так что мне все равно, чей это дневник, уликой он являться не может. В Интернете таких дневников не меньше, чем чаячьего помета на портовом парапете. Теперь смотри сюда и учись рассуждать логически.

Вернемся в две тысячи восьмой. Марки, украденной у хозяина отеля, не обнаружилось ни на теле капитана, ни в его комнате. Поскольку у меня нет сомнений в том, что именно Дна копи охотился за сицилийской ошибкой, вывод может быть только один: у наследника был партнер, и в конце истории марка попала к нему. Я проверил твои сведения по своим каналам: марка существует в единственном числе, и ее вывезли из Италии. Поскольку все участники этой истории умерли, то это сделал партнер капитана, больше некому.

Можно ли допустить, что Диакопи, охотившийся за маркой, доверил бы свой секрет постороннему? Ясно, партнер был не просто партнером. Это мог быть его сын, мы ведь знаем, что у него был незаконный ребенок. L'acqua corre, e il sangue tira! Вот здесь ты, пожалуй, снова была права, сказал я Петре, все это время сидевшей с таким видом, будто я ковыряюсь у нее в зубах перочинным ножом.

Но одной вещи ты не учитываешь, комиссар Понте. Того, что пианист Маркус Фиддл, уехавший из отеля одним из первых, был вовсе не Маркус Фиддл. Может, ты не видела его документов в ящике своего стола? Так пойди посмотри. Настоящий Фиддл давно умер и похоронен на ноттингемском кладбище. О чем это говорит? О том, что твой парень жил в отеле под чужим именем, вот о чем. Точно так же, как его покойный отец. И для чего же он это делал? Чего он там ждал? А это вопрос поважнее, чем вопрос, кто какой-то там автор какого-то там блога.

Из этого рассуждения выпадает факт его прихода к твоей матери. Но это всего лишь факт, которому пока нет объяснения. Он мог приходить, чтобы вынюхать, где ты теперь живешь, например. Может, ты крепко разозлила его своим письмом. Меня не удивило бы, если он приехал сюда по твою душу. А теперь увидел, что ты стала комиссаром, щелкнул зубами и уехал ни с чем. Вот так-то, милая.

– Вы меня вообще не слушали. – Девчонка поднялась со стула и уставилась на меня с негодованием. – Говорю вам: я прочла его книгу и поняла, что во всем ошибалась. Как будто он написал ее нарочно, чтобы выставить меня на смех. Мне все равно, как его зовут и кто он такой. Мне все равно, как он проживет остаток своей жизни. Мне нужен блогер по имени ливийский флейтист. И я его найду, даже если для этого нужно будет идти пешком отсюда до самой Ливии.

Маркус. Понедельник

Между Траяно и Аннунциатой раньше была еще одна деревня, сказала ему Паола, когда они брели по этому лесу шестнадцать лет назад. У деревни не было выхода к морю, только два километра скалистого, остро изрезанного берега, и жители сажали овощи и пасли овец повыше в холмах. После войны там остались только несколько упрямых стариков, деревья выросли в брошенных спальнях, продырявив обветшавшие кровли, люди бросили свои дома, положили ключ под порог и ушли в город.