УЗНИК РОССИИ - Юрий Дружников

Автобиографичность текстов иногда невероятно прозрачна. О философском смысле сказок Пушкина написано много. А о параллелях личностных в них – почти ничего. Первые два года семейной жизни жена поэта равнодушна к своим обожателям и больше озабочена ревностью к мужу, к его новым увлечениям. Однако материального достатка муж обеспечить не может. Наталья требует от Пушкина все больше, становится ненасытной. Случайно ли пишется им «Сказка о рыбаке и рыбке»? Источники ее известны – и немецкие, и русские. В них жена хочет сперва хорошую избу, потом замок, затем хочет стать королевой, императрицей, папой римским и, наконец, Богом. Вот последнее-то требование и не выполняется. В результате семья оказывается у разбитого корыта.

По части денег Наталья жила не менее расточительно, чем муж. Ее наряды и выезды съедали львиную часть бюджета семьи. Пушкин играл в карты, а платил долги царь; платил охотно, но это была опасная зависимость. Пушкин посмеивался: «Царь со мною очень милостив и любезен. Того и гляди попаду во временщики» (Х.285). И еще, когда царь дал ему жалование: «Это очень мило с его стороны, не правда ли? Он сказал, раз он женат и небогат, надо наполнить ему кастрюлю. Ей-богу, он очень со мною мил» (Х.286, фр.). Был резон в пушкинских словах: «Я всем сердцем привязан к государю».

Пушкин получал пять тысяч рублей в год. Для сравнения, Карамзину платили две тысячи, Жуковскому четыре, Крылову полторы тысячи рублей. «Евгений Онегин» продан автором Смирдину на четыре года (то есть фактически получилось – посмертно) с условием, что Пушкин не имеет права печатать ни единого отрывка. Полученные деньги поэт спустил в карточной игре. Зреет ревность к царю, и Пушкин играет еще азартнее. «Я перед тобой кругом виноват, в отношении денежном, – оправдывается он перед женой. – Были деньги – и проиграл их. Но что делать? Я так желчен, что надобно было развлечься чем-нибудь. Все Тот (конечно, речь о Николае. – Ю.Д.) виноват; но Бог с ним; отпустил бы лишь меня восвояси» (Х.386).

«Увлечение картами… исчезает после женитьбы поэта», – цитата из книги Г.Парчевского «Пушкин и карты». Однако в той же книге потом перечисляются игры и проигрыши последующих лет. По подсчетам Парчевского, Пушкин играл по крупной 35 раз (на деле значительно больше) – в банк, фараон, штос, шулерскими методами тоже пользовался: очень хотелось выиграть. Но «чаще всего продувался в пух! – вспоминал Ксенофонт Полевой. – Жалко бывало смотреть на этого необыкновенного человека, распаленного грубою и глупою страстью!».

Игра в карты не могла не найти своего отражения в сочинениях Пушкина. «Пиковая дама» – его вариант немецкой (по другим источникам шведской) повести под тем же названием, изданной Ламоттом Фуке в Берлине в 1826 году. По-немецки Пушкин не читал, но она была переведена на французский. Некоторые коллизии, как доказал А.Егунов, Пушкин заимствовал у Эрнста Гофмана. О параллелизме Пушкин – Германн много написано. Реже отмечается, что в черновиках он начинал писать от первого лица, лишь после решив отстраниться от «я», но много связующих звеньев осталось. Более существенными представляются детали жизни поэта, из которых проистекает стыдливо опускавшаяся пушкинистикой параллель характеров и материальных обстоятельств автора и героя.

Характер Германна с его сплетением осторожности и благоразумия, с бурлящими страстями и воображением, а также нужда и мечты сразу разбогатеть, – не копия ли автора «Пиковой дамы»? Пушкин одушевил своего героя собственной страстью игрока, своим суеверием. Он столь же настойчиво мечтал разбогатеть за ломберным столом, как Германн. В компании игроков, если заменить имена, окажутся московские и петербургские карточные приятели Пушкина. В черновиках поминается и публичный дом Софьи Астафьевны, в котором все они – желанные гости. Пушкинские рукописи на игровой бирже покупались и продавались. Когда он проигрывал в карты, все шло с молотка, будь то стихотворения или часть романа:

Глава Онегина вторая

Съезжала скромно на тузе. (Х.190)

Прочитав эти шутливые строки, сочиненные Иваном Великопольским, Пушкин чрезвычайно обиделся, но сути дела это не меняло. Обычно, если говорится о Пушкине-игроке, энтузиазм, страсть его преувеличиваются, а надежда и стремление внезапно разбогатеть приуменьшаются, однако он превратился в азартного игрока, жаждущего денег. Для сравнения: Боратынский раз проигрался и прекратил это занятие; Вяземский в юности просадил полмиллиона и больше не играл. Пушкин остался игроком до конца дней. Ценности и бриллианты жены были им заложены, чтобы расплачиваться с карточными долгами. Именно деньги были сутью страсти не только Пушкина, но и Некрасова, и Достоевского. Пушкин играл азартно, но плохо, рассчитывал на авось, проигрывал шулерам. Проигравшись, возвращался к творчеству – другому полюсу страстей.

О написанной в осень 1833 года в Болдине поэме еще Анненков писал, что «Медный всадник» создан одновременно со стихотворением «Не дай мне Бог сойти с ума», и смысл поэмы от этого становится яснее. «Медный всадник», в упрощенной трактовке, – поэма о том, что цель оправдывает средства. Другой ее смысл: надо быть сумасшедшим, чтобы выступить против царя (новое понимание Пушкиным себя и других, декабристов в том числе). Всю жизнь Пушкин слышал позади себя тяжело-звонкое скаканье медного всадника и смирился с тем, что судьбы не избежать, что сойти с проторенной дороги невозможно – всадник растопчет. В поэме крайности: абсолютное рабство и – хаос; духовный взлет и – умственное убожество толпы.

Цявловский считает, что Пушкин принял поэму Мицкевича о Петре Первом как вызов со стороны польского собрата, и сатирическим картинам в стихах Мицкевича «Петербург», в частности, «Памятник Петру Великому», противопоставил свой панегирик вечно живому русскому царю. Однако до «Медного всадника», в 1832 году, вышла книжка Ф.Я.Кафтарева «Петропольские ночи». В ней всадник уже оживлен, власть его безгранична, как, впрочем, безмерно и словоблудие сочинителя:

Бессмертный Петр, богоподобный,

Смиряя буйство на скале,

Один ты властвовать способный

Всемирным троном на земле.

Но вообще-то и до, и после Кафтарева в литературе собиралось немало подобных дифирамбов. Сам монумент был талантливым созданием Фальконе – нанятого русским правительством французского скульптора, который уехал из России, не дожидаясь открытия памятника. Петр Великий верхом и в лавровом венке (награжденный кем? за что?), в тоге, на ногах сандалии (это для русского-то мороза!), неизвестно куда скачущий римский, точнее, русский патриций? Всадник-то, конечно же, бронзовый, а не медный, но привычка важней точности.

Для Адама Мицкевича, в отличие от Пушкина, Петр Первый – «Царь-кнутодержец в тоге римлянина», а его деятельность – «водопад тирании». В «Медном всаднике» не только власть и личность, но и оборотная сторона: хрупкость личных целей и желаний перед напором власть придержащих.

Природой здесь нам суждено

В Европу прорубить окно. (IV.274)

В сноске Пушкин цитирует Франческо Альгаротти, итальянского писателя, который побывал в петровской России: «Петербург есть окно, через которое Россия смотрит в Европу». Конечно, повеление природы тут ни при чем: она к политическим амбициям равнодушна. Слова «прорубить» нет у Альгаротти. От этого пушкинского слова веет кровавой бойней. Для сравнения: чеченцы в конце ХХ века тоже ведь прорубали в Европу (и в Азию) через Россию окно, но им это природой не было суждено. Еще более серьезно другое. Почему, собственно, русскому народу надо иметь в Европу окно, а не дверь и не ворота? Ответ в том, что в окно можно только смотреть. Не вкладывал ли Пушкин иронический подтекст, ведь сам он имел возможность лишь подглядывать в кронштадтское окно, ибо дверь для него была заперта? Нет, не будем приписывать поэту наши сегодняшние мысли.

«Медный всадник» был запрещен цензурой. Николай Павлович, прочитав, сделал ряд замечаний. Жуковский приложил руку, чтобы обкорнать поэму для печати, заменив слова «горделивый истукан» на «дивный русский великан» и пр. Но и это не помогло: подтексты, непонятности, двойной смысл продолжали смущать цензуру. Одна из таких опасных мыслей – жалкость и беспомощность рядового гражданина России по сравнению с силой медных лбов власть имущих. И эту мысль убрать трудно. Даже Достоевский, во всем другом с Пушкиным согласный и его почитающий, остановившись на идиллических строках «Люблю тебя, Петра творенье…» и далее, вдруг взрывается: «Ведь это море, которого не видим, запершись и оградясь от народа в чухонском болоте… Виноват, не люблю его окна, дырья – и монументы».

Незадолго до смерти Пушкин принимается за переделку «Медного всадника». Сперва переносит в свою рукопись все замечания Николая, возможно, чтобы не просто исключить не понравившиеся царю места, но намереваясь перехитрить его изощренными изменениями. Постепенно правка уходит далеко от предшествующей версии, и оказывается брошенной на полпути. В тексте, который остался, ловим мысль Пушкина, с такой страстью вложенную им в строки: зловещая тень медного истукана, этот каменный гость, всю жизнь преследуя поэта, идет за ним по пятам.