С добрым утром (СИ) - Саймон Грэй

class="p1">— Потому что после того, как я потерял двух лучших менталистов, то решил воспользоваться более древними методами, прости за каламбур.

— В смысле, потерял?

— В прямом. Один в коме и никто из врачей не может поручиться, что он придёт в себя, а второй сидит сейчас в комнате с мягкими стенами, бормочет что-то на эльфийском и някает при виде любого, кто к нему войдёт.

— Что делает? — изумился император, аж сбившись с шага.

— Някает! Говорит «Ня», — с раздражением ответил Громогнев. — И вообще, ты с темы не съезжай. За каким переляхом ты припёрся лично? Этот человек угробил половину твоих хвалёных орловцев с такой лёгкостью, с какой другие давят муравьев. А если он сейчас выкинет нечто подобное? Как я потом в глаза Доброславе смотреть буду?

— Фи, Гром, совсем ты на этой работе опустился, — поморщился государь. — Что за «не съезжай с темы», «переляхом», «угробил»? Эдак ты скоро совсем забудешь, как с нормальными людьми разговаривать.

— Император-батюшка, позвольте полюбопытствовать, что за интерес у вас приехать самолично к человеку, поразившему насмерть неправедными средствами половину батальона ваших могучих воинов?

— Не паясничай, тебе не идёт. Во-первых, в штурме и твои хвалёные спецназовцы участвовали, насколько я помню. Во-вторых, в замке он использовал Силу Источника. В-третьих, ты же его наверняка упаковал по высшему разряду, как особо опасного мага. Сомневаюсь, что без Источника он сможет вырваться из этих застенок. Ну и в-четвёртых, если он и отчебучит что-нибудь, то вряд ли ты сможешь посмотреть в глаза Доброславе, поскольку тебя распылят следом за мной. А может и первого — уж больно вид у тебя угрожающий.

— Очень смешно. А если серьёзно?

— А если серьёзно, то вряд ли твои спецы смогут его расколоть за оставшееся нам время. Думаю, у меня гораздо больше шансов договориться с ним лично, чем ждать результатов от тебя.

— О чём договориться?

— Об именах заговорщиков, об альтернативных планах, обо всём. Почему-то мне кажется, что человек, сумевший втереться в доверие к самому Драгомилову, не так прост, как кажется. Кстати, я надеюсь, профессора ментальному сканированию ты не подвергал? И ограничился домашним арестом?

Сыскарь вновь смущённо прочистил горло.

— Не понял?

— Нет, ментальному сканированию не подвергал. Ни его, ни остальных. Хватит мне уже сюрпризов.

— А что насчёт домашнего ареста? Только не говори, что посадил его в соседнюю камеру.

— Ну, не в соседнюю… Этажом выше. Там более комфортные условия.

— Гром!

— Что «Гром»? — огрызнулся Тавади. — Я прекрасно помню, что ты питаешь к этому яйцеголовому нездоровую слабость на исторической почве. Но он замазан в заговоре, вольно или невольно. Так что пусть посидит немного — если невиновен, отпустим. А если виновен, не обессудь.

— Если виновен, я самолично ему голову снесу. Только не виновен он, поверь.

— В моей работе оперируют фактами, а не верой. А факты далеко не в пользу твоего профессора…

Пререкаться между собой мужчины могли бы ещё долго — данная традиция уходила корнями ещё в дни их знакомства, но, к счастью, впереди замаячила цель данного путешествия. Камера для опасных магов охранялась парой дюжих стражей, с макушки до пяток упакованных в антимагическую защиту. Вид у охраны был довольно кислый.

— Что там? — поинтересовался Глава, остановившись возле сотрудников.

— Поёт, — почти не поморщившись, коротко отрапортовал первый. — Уже третий час как…

Переглянувшись, император и глава Тайной канцелярии подошли поближе, старательно прислушиваясь к происходящему в камере. Охранник говорил правду — приглушённая дверью, из камеры доносилась душевная песня на старорусском:

— … Владимирский централ — ветер северный!

Этапом из Твери — зла немерено!

Лежит на сердце… тяжкий груз.

Владимирский централ — ветер северный!

Хотя я банковал, жизнь разменяна.

Но не "очко" обычно губит, а к одиннадцати туз!

— А что, неплохо поёт. Душевно так, — пробурчал Тавади, когда песня стихла.

Бронислав только досадливо поморщился. Похоже, работа повлияла не только на фигуру старого друга, но и на его слух — мало того, что пленник осип, так ещё и фальшивил преизрядно. Что, впрочем, объясняло страдальческий вид стражей. Слушать несколько часов подобное пение не каждый сможет, особенно когда начальство запретило не то, чтобы применять к арестованному грубую физическую силу, а даже просто заходить в камеру.

— Грёбаные эльфы с их грёбаной магией! — тем временем донеслось изнутри. — Один раз в жизни услышал песню полностью — и как мне теперь расслышать её обратно?

Не успели слушатели удивиться подобному заявлению, как пленник снова запел. На этот раз слова были на староэльфийском, причём на диалекте дварфов. Новая песня повествовала о красивой дварфийской девушке, ожидающей своего суженого из забоя. К сожалению, ожидания были тщетны. Суженый нашёл огромный драгоценный камень, на который хотел выкупить свободу невесты, но был подло заколот в спину остроухим вертухаем, присвоившим камень себе. После чего подлец явился к этой самой девушке, хвастаясь добычей и склоняя девицу к отношениям сексуального характера.

— Похоже, это может продолжаться долго, — покачал головой сыскарь, когда история непокорной девицы закончилась и пленник, прокашлявшись, продолжил импровизированный концерт.

Повинуясь небрежному жесту, стражник отпер дверь, пропуская посетителей, после чего вновь замер неподвижным истуканом. Оказавшись внутри, император украдкой огляделся по сторонам — в здании на Привокзальной он бывал не раз, но вот оказаться внутри настоящей тюремной камеры довелось впервые.

По правде говоря, увиденное несколько отличалось от картины, нарисованной воображением. Относительно просторное помещение где-то четыре на пять метров. Серые стены, старательно выровненные цементным раствором, покрыты множеством различных символов и пентаграмм, блокирующих любое проявление магии в камере. Справа и слева от входа стояли два массивных стола, на которых предполагалось раскладывать бумаги для записи исповеди допрашиваемого, а также различный инструментарий для получения оной. Сам узник надёжно зафиксирован напротив входа, по всем правилам пыточного искусства. Проще говоря, подвешен на кандалах так, чтобы касаться пола исключительно пальцами ног. Это заставляло человека либо стоять на цыпочках, что являлось непростой задачей даже для балерины, либо висеть кулём, раздирая кандалами кисти рук.

— А вот и хозяева апартаментов явились! — приветственно просипел пленник, ехидно ухмыльнувшись. — Сразу говорю, я буду жаловаться.