Александр Дюма Великий. Книга 1 - Даниель Циммерман

Вернувшись в Неаполь в начале ноября, Александр и Жаден простились с матросами сперонара, они прожили вместе почти три месяца, «к моменту прощания все стали нашими друзьями; принимая жалованье, капитан плакал; плакали и матросы, получая свои чаевые, и мы, пусть Бог мне простит! как ни старались с помощью отчаянных усилий сохранить достоинство, плакали тоже».

Те два дня, что Александр провел в Неаполе, вдохновят его семь лет спустя на создание настоящего шедевра — «Корриколо», так называлась повозка с лошадью, на которой он объезжал город и его окрестности. Он нанял ее для себя одного, хотя в принципе это общественный транспорт, который «может взять от двенадцати до пятнадцати человек».

«Прежде всего и почти всегда в середину садится толстый монах, образуя центр человеческой общности, влекомой корриколо, подобно этим круговоротам из душ людских, которые видел Данте, следуя за стягом в круге первом. На одном колене держит он какую-нибудь свеженькую кормилицу из Аверсы или Неттуно, а на другом какую-нибудь хорошенькую крестьяночку из Баколи или Просиды; по обе стороны от монаха, между колесами и каретным кузовом стоя располагаются мужья этих дам. Позади монаха на цыпочках возвышается хозяин, или возница упряжки, левой рукой держа вожжи, а правой длинный хлыст, с помощью которого достигает он одинаковой скорости каждой из двух своих лошадей. За ним, в свою очередь, группируются, подобно лакеям из хорошего дома, два-три лаццарони, которые запрыгивают, спрыгивают, сменяют друг друга, постоянно обновляясь, причем, никому и в голову не приходит спрашивать у них плату в обмен на оказанную услугу. На обеих оглоблях помещаются двое мальчишек, подобранных на дороге Торре дель Греко или Пуццоле, сверхштатные чичероне по древним достопримечательностям Геркуланума и Помпей, незарегистрированные гиды по развалинам Кум и Байи. Наконец, под осью экипажа, между колесами, в сетке с большими ячейками, раскачивающейся из стороны в сторону и снизу вверх копошится нечто бесформенное, которое смеется, плачет, вопит, стонет, поет, зубоскалит, и которое невозможно даже и различить в пыли от лошадиных копыт: это трое-четверо детей, неизвестно кому принадлежащих, неизвестно куда направляющихся, неизвестно чем живущих, оказавшихся там неизвестно как и неизвестно почему там остающихся».

И весь этот толстый, в пятьсот страниц, том — в том же духе. Потому что Александр влюбился в город. Если «Флоренция — край удовольствия, Рим — край любви», то Неаполь — «край ощущений». Оттенки цветов, запахов, кишение улочек, анекдоты, описания и новеллы чередуются в ошеломляющем ритме. Никогда еще не демонстрировал Александр такого таланта рассказчика, такого юмора и такой словесной акробатики.

«Во Франции ходят в театр, чтобы себя показать; в Неаполе идут в Оперу, чтобы наслаждаться». Программа, от которой Александр вовсе не намерен отказаться, тем более что в Опере репетируют «Лару» добрейшего Рюольца, и есть подозрение, что, не женившись на Каролине, он лишь вздохнул с облегчением, настолько дружба его к счастливому сопернику оказалась непоколебимой. Александр, король и его двор присутствуют на премьере. Сразу после их появления оркестр начинает увертюру. Публика имеет право аплодировать только после короля. В настоящий момент король озабочен тем, чтобы засечь в зале своих офицеров, пришедших в цивильной одежде, чтобы подвергнуть их за это аресту. В результате первый акт прошел без единого аплодисмента. «Рюольц решил, что опера провалилась, и бежал». Доницетти побежал вслед — утешать. Наконец, «Его Величество соединило ладони. Зал испустил истошный крик: то было обретенное разом тремя тысячами человек дыхание». С этого момента успех «Лары» шел по нарастающей. В конце Дюпре и Таккинарди, «брюнетка, поющая светло», выводят за руку застенчивого Рюольца на авансцену. Александр оценивает триумф своего «товарища» как знаток: «Никаких видимых изменений в нем не произошло, и все же это был совсем другой человек: он больше себе не принадлежал; он был продан публике за венки и аплодисменты; теперь он стал рабом каприза, моды, кабалы; он начнет воспринимать свое имя в отрыве от своей личности, как плод, оторванный от стебелька. Тысячи голосов рекламы раздерут его по кусочкам и рассеют по миру; и отныне уже не в его власти, даже если он этого захочет, вернуть имя себе, спрятать, притушить в частной жизни».

Экскурсии в Помпеи и Геркуланум вместе с Дюпре и Малибран, новый урожай материалов для будущих романов, любовь адмирала Нельсона и Эммы Лионна, история Нерона, «этого возжелателя невозможного», стало быть, великого предка Александра, который арестован полицией по доносу некоего неаполитанца, мелкого филера-маркизика, с которым он когда-то встречался в Париже. Вмешательство посла Франции графа Беарна, Александр освобожден и выслан. Научная экспедиция отправляется в Рим, где ее руководитель рассчитывает удовлетворить последнее свое желание, прежде чем вернется в Париж: завоевать папу Григория XVI, «необычного верховного жреца, о котором говорили: вино и женщины были его евангелием; а скипетр его — топор палача». Сразу по приезде он подает прошение об аудиенции и в ожидании ее отправляется на дилижансе в Чивитавеккья. Увы, дорогие читатели, в декабре 1835 года не консула Анри Бейля едет он повидать, а знаменитого разбойника. И в то время как он расспрашивает этого интересного персонажа в его тюрьме, неподалеку оттуда Стендаль только что прервал работу над «Люсьеном Лёвеном» и приступил к «Жизни Анри Брюлара».

Поскольку со времен Монтескьё папа воспринимался как старый идол, обожаемый по привычке, Александр при его появлении пал ниц. Григорий XVI протянул ему руку, «я же порывался поцеловать ему ногу: папа улыбнулся», отечески его поднял. Блестящее начало, «правители, как женщины, они всегда испытывают определенное удовольствие при виде производимого ими эффекта». Они беседуют обо всем и ни о чем, о гениальном авторе «Гения христианства», об обожаемом Фердинанде, от которого Григорий XVI ожидает большего, чем даже король-груша, правда, неизвестно, чего именно, о миссионерах-мучениках в Индии, Китае, в Тибете, и еще о том, Александр никогда об этом не думал, что «театр — это тоже плоть, откуда может снизойти слово Божие». Александр поражен: Его Святейшество и вправду «читает в самой глубине [его] сердца», ибо уже давно задумал он создать эквивалент «Полиэвкта» или «Аталии» с целью показать на парижской сцене мученичество еще более ужасное, чем пережитое миссионерами в Китае. Григорий XVI как будто заинтересовался:

«— И как же будет называться ваше произведение?

— «Калигула».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});