Пешки - Татьяна Чернявская

Впрочем, всем было не до внешнего вида. Матёрые чародеи — гроза и гордость княжества, местами до неприличия зажравшаяся на доходных постах, сейчас толпились возле карты, гудя, как разворошенный улей. В их оживлении сквозило отчаянье растерянность и беспокойство, лишь едва скрываемые за бравадой и обилием предложений, которых, по большому счёту и не было. Старший Мастер — Оракул, мужчина весьма почтенного возраста, тайком отхлёбывал из мензурки сердечные капли, а его коллега-нежитевод, забывшись, кусал ногти.

— Что там? — взволнованно крикнул молодой чародей, обращаясь к отцу, что мрачно пялился на чёрное, вибрирующее пятно на карте.

— Медведь!!! — злобно рыкнул Глава Замка Мастеров.

В ответ на недоумённый взгляд Ихвора Воронцов панибратски потрепал мужчину по плечу и не без садистского удовольствия пояснил:

— Некромант у нас появился. Н-да-с, некромант.

День восьмой

В комнате было темно и душно. Её обитатель вовсе не был сторонником затхлых сумеречных помещений или тяжёлых дурманных благовоний, что не терпели сквозняков. Просто открытая форточка и уж, тем более, окно грозило не только привычными ночными гостями, столь обильными здесь, неподалёку от озера, но и «чудесной» многоголосой какофонией затухающей гулянки одного зарвавшегося нувориша из бывших торговцев, что кровью и потом (разумеется, не своими) пробили себе дорогу в элиту после отделения Словонищ от Царства. Судя по обилию шутих и Мастеров — Иллюзоров, гулять изволили богатеи средней руки, потому как просто богатые либо не проводили столь пышных церемоний, довольствуясь собственным избранным кругом, либо снимали дорогие и обособленные особняки за чертой города. Богатые же по — настоящему представители мира сего тратили значительно больше средств, как на антураж и сопровождение, так и на охрану самого мероприятия. Именно, ввиду их средних достатков, всем обитателям посольства и приходилось столь тщательно следить за сохранностью своего покоя, чтобы не оказаться вовлечёнными в водоворот пышного, но совершенно пошлого безумства, вызванного не столько обилием денег, сколько желанием подражать заоблачным богачам. И ладно бы ещё вас втянули, как в старообрядческих традициях, для поздравления и разового угощения. Здесь же сценарий всегда был непредсказуем от застолья на правах первого дружки, пока тебя самого полуживого от алкоголя не вынесут из‑под стола, до козла отпущения и наживки в карибри для разгулявшихся хамов.

А ещё было пение. О да!! Это обязательное нестройное пение, более напоминающее дикие крики павлинов, в чей вольер загнали перепуганных ослов. Заглушающие даже самую громкую музыку, иногда и вовсе в ней не нуждающееся, они умудрялись пробирать до печёнок даже с другой стороны озера. И если бы репертуар мог хоть немного порадовать слух даже в столь отвратном исполнении, но, увы, люди этого пошиба восхищались хорошей музыкой до первого литра спиртного, стремительно скатываясь к своему первичному состоянию глубокого и беспробудного плебейства.

Только в этот раз сон мужчины потревожили не вопли пьяных гуляк, которым хватило денег устроить пирушку в элитном районе, но не хватило мозгов провести её достойно. И даже не взрывы обязательных для такого мероприятия шутих. В тёмной душной комнате раздался вопль виверны прервавшийся на самой высокой ноте шипением у брязганьем: болтун метался внутри ящика, словно умирающий тигр. Из‑под одеяла вытянулась даже не рука — кисть и та не до конца, будто лишившись такой незначительной преграды, сон немедленно скроется без вести где‑то в бескрайних просторах ночи. Щелчок пальцами — и мерзкий артефакт замолчал, переплыв по воздуху под декоративную подушку на дальнем кресле. Только вопль повторился уже громче и в другой значительно менее приятной тональности, что, по специальным настройкам, свидетельствовало о чрезвычайной важности звонка. Нехотя, мужчина сбросил с головы одеяло и подманил к себе разрывающегося от воплей болтуна.

— Bonkore nocto, — едва сдерживая широкий зевок, сонно проговорил мужчина, его голос казался особенно хриплым и даже каким‑то скрипучим, что почти напугал своего обладателя. — Ciam audi Via voco oporbone… Thebele komunico, kaj keja?.. Konsideriq. Darkon[23].

Болтун отключился и благополучно замолк обычным, весьма дешёвеньким на вид артефактом самого непрезентабельного толка. Его тут же вернули обратно в тайник, слегка подзарядив из небольшой бреши в резерве. Болтун для особых случаев, для того и болтун для особых случаев, чтоб никогда не быть на виду, но всегда оставаться наготове. Его хозяин снова откинулся на подушки и облегчённо вздохнул.

— Значит, некромант, — проговорил он медленно, словно смакуя собственные ощущения от слова, уже триста лет являющегося скорее оскорблением, чем специализацией. — Замечательно. За-меша-тель-но…

На узком хищном лице впервые за долгое время появилась широкая блаженная улыбка чистого незамутнённого счастья. Такая улыбка, наверное, в последний раз бывала у него в глубоком детстве, когда ещё совсем юный ратиш делал из каучуковой смолы ложные фантомы, которые никак не удавалось развеять их жрецу.

— Надо бы познакомиться с этим талантливым мальчиком поближе, — довольно пробормотал мужчина, но, заметив на столике возле кровати сплетённую из ленточек косичку, поспешил поправиться: — Или девочкой. Да, да очень приятно было бы познакомиться.

Полные радужных чаяний и совершенно необоснованного, скорее всего спонтанного на фоне постоянного нервного напряжения, самодовольства мечтания были бесцеремонно прерваны воплем болтуна. Вздох получился трагическим.

— Auskul[24], — мужчина подавил приступ раздражения, ответив в новенький блестящий болтун привычным сдержанным тоном.

Пока из артефакта нёсся поток бессвязных рыданий причитаний, всхлипываний и дрожащей полной страха и ужаса брани, окончательно проснувшийся секретарь, уселся поудобнее, выудил из вороха бумаг на столе несколько желтоватых листков с расписанием и рассеянно дожевал чудом забытое после ужина печенье. Ему было решительно наплевать на душевные перипетии навязавшегося собеседника и царивший в шестом штабе первозданный хаос, связанный с исчезновением крупного запрещённого артефакта и кончиной Госпожи Травницы.

— Versajne, ciu komunico lestriesh, — сказал он, слегка помедлив. — Mi transdon Cefa pri Via probleme. Li estanomi alia homo sur loco sinjoris Irinma[25].

Секретарь резко отключил болтуна и, будь его воля, с радостью швырнул бы об стену, но ввиду хорошего воспитания не захотел портить дорогостоящий артефакт, служащий ему официальным средством связи.

— Ну, просто, как дети малые…

Его голос звучал устало и как‑то обречённо, будто вера в действия своих опосредованных подопечных умерла в нём раньше, чем завербованные бойцы успели разложить свои вещи в комнатах штаба. Секретарь попытался пригладить пятернёй растрёпанные ото сна волосы и лишний раз пожалел о ношении кольца, когда несколько прядей намертво запутались в пасти металлического медведя.

— Bonkore nocto, Jas, — холодно поприветствовал он младшего секретаря, отчаянно зевающего у своего связного артефакта, так и не вынимая пальцев из волос. — Mendul Mе loco cur teleportacion linio dis Novokrivje en apuda gljocco…. Ikh….Mi foririv en riposal[26].

* * *

Просыпаться было тепло и уютно, хоть и немного вонюче. С последним, закалённый профессиональной деятельностью организм травницы легко справлялся, мысленно переведя раздражающий аромат в разряд вынужденных последствий варки очередного эликсира. Для некоторых составов приходилось часами просиживать над медленно варящимся тухлым жиром или тёртыми речными гадами, от которых вонь стояла похлеще, чем в той дубильне. И ничего! Только помыться получше, да волосы потом прополоскать, чтоб собак по округе своими ароматами не распугивать. Хлипкие да излишне нервные в травничестве и алхимии долго не задерживались по объективным причинам выпадения в обморок при первом же сложном составе. А запах действительно был резким и почти пробивал на слезу, но настолько гармонировал с обстановкой, что это ему вполне прощалось. Главной проблемой в борьбе с ним было не задумываться о происхождении некоторых пикантных ноток и тонов. Сухой пыльный и рыхлый тюфяк после ночных приключений оказался на удивление удобным, почти божественным. Даже коренное многолапое и охочее до крови население подобных постелей не спешило обнаруживать себя на пире свежей плоти, а может, и передохло в заброшенном доме до этого времени. Для полноты картины не хватало только одеяла и подушки, но тут уже они полностью сошлись во мнении, что такой сомнительной дрянью, которая отдалённо смахивала на пастельное бельё негоже устилать и залежалых покойников.

По спине девушки, компактно свернувшейся в прогибе матраца и надтреснутой доски днища, пробежался сквозняк, шаловливо заползая под рубашку и обдувая свеженькие синяки и несколько слабых ссадин. Алеандр широко улыбнулась во сне коварному диверсанту и постаралась поглубже закопаться в такой тёплый и мягкий источник сомнительных ароматов, ища спасение от сырости и холода внешнего мира. Когда в ответ источник глухо застонал и попытался вырваться из захвата, травница неожиданно даже для самой себя проснулась и рванула в другую сторону. Лохматое колючее нечто, принятое спросонья за вурдалака (по запаху‑то оно им и являлось), оказалось головой младшего Мастера — Боя, спящего настолько глубоко, что только лёгкий жар и немного учащённое дыхание выдавали в вялом теле наличие жизни. Чародей, отмытый от агрессивных субстанций и трупного яда, в новых повязках, позорно деланных на сухую и держащихся на воззваниях к Триликому, безвольно разметался на краю постели, поджимая к боку раненую руку. Массивное тело, успевшее изрядно похудеть и покрыться множественными синяками от бледных зеленовато-жёлтых до почти чернильных, опасно балансировало на самом краю постели, удачно совпадающим с наиболее крепкой доской. Одна нога уже лежала на полу, благо до него было не так уж и далеко, вторая, зацепившись ступнёй за обрешётку подголовника, ещё удерживала позиции. Бёдра, да и добрая половина туловища оставались подвешенными в воздухе, что, судя по блаженному выражению слегка осунувшегося лица, нисколько молодого человека не беспокоило. Чуть более проснувшаяся, а для Валент пробуждение всегда представляло собой скорее длительное поэтапное восхождение, девушка даже слегка умилилась его сонной физиономии, как умиляться могут только травники и лекари, словно не замечая отёков, синяков и щетины.