Время таяния снегов - Рытхэу Юрий Сергеевич

— Я тебе говорю о том, что чувствую. Толя, — мягко ответила Маша. Отнеси куда-нибудь рассказ. Пусть даже поругают. Что ты теряешь?

Может быть, действительно послушаться Машу и отнести рассказ в какую-нибудь редакцию? А если скажут, что он никуда не годится? Тогда рука больше не поднимется писать. Но, с другой стороны, когда-нибудь все равно придется отдать эти страницы для беспристрастного и строгого судьи. Как же другие пишущие люди отдают свои произведения в редакции? Интересно, испытывают ли они такую же нерешительность, как Ринтын? Как будто нет. В книгах, описывающих жизнь писателей, авторы, наоборот, отличались напористостью и стремлением во что бы то ни стало напечататься… Напечататься и Ринтын не прочь…

Несколько дней Ринтын писал рассказ «Окно». Еще недели две переводил оба рассказа на русский язык, по нескольку раз переписывал их.

Из всех печатных органов он выбрал ленинградскую молодежную газету «Смена». Сначала он было решил отправить рукопись по почте, но как-то неловко пользоваться услугами учреждений связи, живя в том же городе.

Ринтын вошел в просторный вестибюль высокого дома неподалеку от набережной Фонтанки. Разделся и на лифте поднялся на нужный ему этаж. Отдел литературы и искусства он нашел сравнительно легко. В большой комнате с несколькими письменными столами возле окна сидел худощавый мужчина с седеющей густой шевелюрой и что-то внимательно читал. Он поднял голову на вошедшего, кивнул в ответ на приветствие и снова углубился в бумаги. Ринтын потоптался у двери.

— Вам, собственно, кого? — Человек смотрел дружелюбно.

Ринтын, запинаясь, объяснил цель своего прихода.

— Рогова нет, Быстров тоже куда-то вышел, — задумчиво сказал человек и пригласил, отодвинув свои бумаги: — Присаживайтесь. Прежде всего давайте познакомимся: меня зовут Георгий Самойлович Лось, а вас?

Ринтын назвал себя.

Человек перелистал рассказы, пробежал глазами несколько страничек.

— Договоримся так: вы эти рассказы оставите мне, и я с ними познакомлюсь поближе. Вот вам мой телефон и адрес. Позвоните мне в среду на следующей неделе.

Ринтын в некоторой растерянности вышел из редакции и пешком направился на Международный проспект. Лось… Много лет назад Ринтын прочитал повесть о сахалинском гиляке, который шел через лес искать источник музыки. Юноша мечтал увидеть красавицу, потому что голос был дивен и прекрасен, как журчание лесного ручья. Пение переливалось, словно солнечный луч в верхушках сосен, волновало душу лесного жителя разнообразием красок, звуки песни то поднимались к упругому голубому небосводу, то падали вниз и расстилались по земле, по лесным звериным и людским тропам. Это пела девушка. Красивая, добрая… Но вместо девушки гиляку показали зеленый ящик. Подняли крышку, под ней оказался вращающийся черный диск, схожий со срезом обгорелого пня, гладкая, похожая на птичью, металлическая шея и иголка, которая касалась черной пластинки и добывала женский голос. Это было настоящее чудо. Гиляк запустил руку внутрь патефона, но ничего в нем не нащупал. А девушка пела, и в ее голосе были такая тоска и зов, что гиляк, не задумываясь, пошел ее искать через море, пролив, через густую тайгу, железную дорогу, через большие города и малые селения, через реки, горы, долины, пока не пришел в чудесный город Ленинград. Здесь он поступил учиться и все мечтал увидеть красавицу, чей голос пел из ящика в сахалинской тайге. Однажды на концерте ему показали пожилую, густо набеленную женщину. Она пела ту же песню. Когда гиляку сказали, что это ее голос записан на пластинке, он не поверил и заявил, что все равно найдет ту самую, которая звала его за собой…

Когда Ринтын читал эту повесть, он испытывал такое же волнение, как при чтении "Оливера Твиста" Диккенса, «Детства», "В людях", "Моих университетов" Горького, стихов Пушкина, Блока и Некрасова… У этого гиляцкого парня была почти такая же мечта, как у Ринтына. Разве не думал он встретить в Ленинграде ту, что снилась?..

Маша встретила Ринтына вопросом:

— Ну, что сказали?

— Ничего. Взял один человек почитать. Георгий Самойлович Лось.

— Кто он? Работник газеты?

— Писатель. Давным-давно я читал его книгу. Услышал фамилию — и даже не поверил, что это он. Мне почему-то казалось, что Лось уже умер. Такой знаменитый писатель…

До назначенного срока было много времени. Ринтын притворялся, что ему безразлично, что скажет Лось.

— Если окажется, что мои рассказы никуда не годятся, тогда я брошу заниматься этим, — как-то сказал он Маше.

Она промолчала. Ринтын обиделся:

— Почему ты молчишь? Как будто тебя это совсем не интересует!..

— Не сердись, Толя, — ответила она, — но я волнуюсь, может быть, больше тебя. Ведь решается будущее.

— Не говори так, — отмахнулся Ринтын.

Кайон настаивал, чтобы Ринтын прочитал рассказы Василию Львовичу.

— Твой же учитель! Вот уж кто объективно отнесется, поможет. Зря ты отказываешься.

Ринтын и раньше задумывался: почему ему не хочется показывать свои работы старому учителю? Очень возможно, что он боялся слишком строгого судьи. Василий Львович не из тех, кто прощает даже мелкие промахи. У него острый язык: такое еще скажет, что навсегда отобьет охоту писать.

В назначенный день Ринтын позвонил Лосю. Тот назвал адрес, куда Ринтын должен прийти. По голосу писателя трудно было понять, понравились ему рассказы или нет, и, полный смутных догадок, Ринтын поехал на канал Грибоедова.

Это было недалеко от Казанского собора. Там протекал канал: узкий, несущий всякий мусор и радужные масляные пятна. От автобусной остановки у Казанского собора надо было еще идти по направлению к красивой церкви. Так объяснил по телефону Георгий Самойлович Лось.

По крутой лестнице Ринтын поднялся на четвертый этаж и очутился в длинном коридоре, напоминающем общежитие ев на Пятой линии Васильевского острова. В тишине где-то слышался переливчатый звон старинных часов. Ринтын несколько секунд постоял перед дверью, обитой черным дерматином, и нажал кнопку звонка. Почти тотчас открылась дверь, и появился Георгий Самойлович.

— Здравствуйте! — сказал он и пригласил: — Проходите в комнату! Очень рад вас видеть.

Ринтын, слегка обескураженный таким радушным приемом, сел на широкий продавленный диван и огляделся. Три из четырех стен были заставлены книжными полками от пола до потолка. Почти посреди комнаты стоял широкий письменный стол. Когда Лось сел за него, он оказался спиной к окну. На свободной от книг части стены висели две картины. Обе они изображали тайгу. На одной был нарисован чум у реки, на второй олень пил воду и вдали вставало огромное солнце. Краски были ясные, чистые, без дымки и полутонов. Это был север. Только там может быть такой чистый и прозрачный воздух. И такое мог написать только северянин.

Некоторое время Лось молчал, как бы давая возможность гостю осмотреться и освоиться с обстановкой. Ринтын посмотрел на Лося. Конечно, хотелось бы, чтобы человек, носящий такое имя, выглядел сильным, большим, под стать лесному зверю. Георгий Самойлович был невысок, худощав и носил очки в золотой оправе. Ринтын от такого несоответствия даже вздохнул, смутился и снова перевел взгляд на картины.

— Это произведения вашего земляка, — сказал Георгии Самойлович, бывшего студента Института народов Севера Панкова. У меня всего две картины. Большинство его произведений находится в Музее Арктики. Вы были там? Нет? Обязательно сходите, посмотрите. До войны Панков расписывал павильон Советского Союза на Всемирной выставке в Париже. Если бы не война… Панков погиб, и вместе с ним погибли сотни ненаписанных картин. Сейчас его мало кто знает, а жаль… Я читал ваши рассказы, и это для меня было как неожиданное свидание с прошлым, со своей молодостью. В юности я побывал на Сахалине, на Камчатке, объездил весь Европейский Север. Какие края! Какое раздолье для приложения умения и сил человека! Тогда же я написал первые свои книги…

— Одну я читал, — сказал Ринтын.