Сталин против Зиновьева - Сергей Сергеевич Войтиков

бывший полковник, бывший слуга, бывший покойник, удостоверяю, что некто Ганимар за время пребывания в этом особняке доказал, что обладает рядом редких достоинств. Человек примерного поведения, преданный, внимательный, он без посторонней помощи сумел помешать осуществлению части моих планов и сохранил 450 тыс. франков страховым компаниям. Я поздравляю его и охотно прощаю ему, что он не предусмотрел того, что телефон на первом этаже связан с телефоном, установленным в спальне Сони Кришноф, и что позвонив в сыскную полицию, он тем самым сообщил мне, что пора сматываться. Ошибка с его стороны вполне простительная, и она не может омрачить его блестящую операцию и приуменьшить значение его победы. А посему прошу его принять выражение моего восхищения и самой искренней симпатии”»[1332].

По состоянию на 17 января 1928 г., из задержанных во время отправки оппозиционеров в ссылку демонстрантов под стражей находилось 19 человек, среди которых двое пока еще были членами ВКП(б), один кандидатом в члены, 13 человек были беспартийными и исключенными из ВКП(б) за оппозиционную деятельность и 3 комсомольца[1333].

Интересно, не пожалели ли Сталин со товарищи, что не прислушались к совету М.И. Калинина? Слух о насильственном характере отправки Л.Д. Троцкого быстро разлетелся по городам и весям. Вроде бы (возможно, все же в более позднее время) появился характерный анекдот: «Сталин, провожая Троцкого и попыхивая трубкой, говорит: “Дальше едешь – тише будешь”»[1334]. Самое выражение принадлежит по легенде Петру Аркадьевичу Столыпину – инициатору знаменитой аграрной реформы, в ходе которой в частности крестьян переселяли на неосвоенные земли Сибири.

Зачем мы уделили столь серьезное внимание высылке Л.Д. Троцкого в Алма-Ату? Для того, чтобы подчеркнуть: высылка Г.Е. Зиновьева и Л.Б. Каменева в Калугу ничем подобным отмечена не была.

Судя по документам Политбюро ЦК ВКП(б), о подпольной деятельности зиновьевцев в ОГПУ и высшем партийном руководстве страны в это время слыхом не слыхивали. Однако у Политбюро вызвала обеспокоенность, с одной стороны, активная деятельность троцкистов и сапроновцев, с другой – широкое обсуждение высылки Троцкого, все еще популярного в стране и мире. Заслушав доклад руководителя Телеграфного агентства Советского Союза (ТАСС) Якова Генриховича Долецкого «О сообщении ТАССа»[1335], 18 января 1928 г. Политбюро утвердило следующий текст сообщения агентства:

«Правительственные органы СССР установили, что ряд лиц, примыкающий к исключенным на XV съезде ВКП(б) из партии оппозиционным группам троцкистов и сапроновцев, немедленно после съезда и после распада оппозиционного блока развили нелегальную антисоветскую деятельность, выразившуюся в попытках создать подпольную организацию и подготовить ряд антисоветских выступлений, а также в установлении близкого контакта с находящимися в Москве представителями иностранной буржуазии, через которых троцкисты пересылали за границу свои “материалы” и злостно-ложные сведения и связывались со своими сторонниками за границей.

Ввиду установления преступной антисоветской нелегальной деятельности троцкистов и сапроновцев, признано необходимым применить, в качестве минимальной меры обеспечения интересов пролетарского государства, высылку из Москвы 30 активных участников этих “групп”, в том числе Троцкого, Смирнова И.Н., Серебрякова, Радека, Муралова Н.И., Белобородова, Сапронова, Смирнова В.М., Х[а] речко, Смилгу, Вардина, Сафарова, Сосновского и др. Ряду других лиц (Радеку, Богуславскому, Дробнису) предложено выехать из Москвы.

Что касается вышедших из оппозиционного блока Зиновьева, Каменева и др., то, как известно ТАССу, ввиду их заявления о подчинении всем решениям и условиям XV съезда ВКП(б), они направлены партийными органами на работу на местах»[1336].

Виктор Серж писал: «Раковский был сослан в Астрахань, Преображенский на Урал, Смилга в Минусинск, в Центральную Сибирь, Радек на север Сибири, Муралов в Тарские леса, Серебряков, Иван Смирнов, Сапронов, Владимир Смирнов, Сосновский, Войо Вуйович в другие места, мы так и не узнали куда, потому что все происходило втайне… Еще недавно я видел Христиана Раковского, который вернулся из парижского представительства и остановился в гостинице на Софийской набережной, предназначенной для дипломатов. В ее коридорах можно было встретить Крестинского, важного и сдержанного даже в походке, со лбом цвета слоновой кости, и Карахана, более чем элегантного даже в неглиже в силу необычайного благородства черт и манеры держаться… Раковский вернулся из Парижа без гроша; в свои 54 года он без иллюзий, с бодрым настроем, предвидел предстоящую долгую борьбу. Его крупное, с правильными чертами лицо выражало спокойствие, почти улыбалось. Жена Раковского нервничала – из-за него. Он говорил, что Европа вступает в период безысходной нестабильности, что нужно ждать… Кому-то, предложившему ему капитулировать перед ЦК, он тихо ответил: “Я начинаю стареть. Зачем калечить биографию?”

Время от времени я виделся с Иваном Никитичем Смирновым, наркомом почт и телеграфа, в его маленьком кабинете на Варварке. В возрасте чуть за пятьдесят, он был высок, прям, худощав, с застенчивым и одновременно твердым взглядом, сдержанными манерами; серо-зеленые глаза глядели из-под пенсне задумчиво и молодо. […] Когда у него отобрали министерский (наркомовский. – С.В.) портфель, он был доволен. “Всем нам пошло бы на пользу некоторое время побыть рядовыми”… Не имея ни гроша, он отправился на биржу труда регистрироваться как безработный специалист по точной механике. Он простодушно надеялся быстро найти работу на каком-нибудь заводе. Мелкий советский чиновник оторопел, когда перед его окошком склонился этот высокий седеющий добряк с живыми глазами, написавший в анкете, которую ему дали заполнить, в рубрике “последняя занимаемая должность”: “Нарком почт и телеграф[ов]”. Биржа труда проконсультировалась в ЦК, и ГПУ сослало Ивана Никитича в Закавказье. […] Для молодого поколения он без позы и фразерства воплощал в себе партийный идеал.

Ссылали торопливо, сотнями. Десять лет власти ничуть не деморализовали революционеров, наиболее известные из которых последние годы провели в комфорте дипломатических миссий, наркоматов, административных советов и командных постов. Их буржуазная внешность хорошо одетых людей оказалась обманчивой, они с легким сердцем отправлялись прозябать в затерянные дыры Средней Азии и Сибири, потому что этого требовало спасение революции. Видя эти отъезды, я чувствовал себя невыразимо ободренным. Некоторые коммунисты присоединились к оппозиции из расчета, уверенные, что видят в ней будущее правительство: опыт показал, что таких было немного. Мы потеряли их безвозвратно и без сожаления на первом повороте к худшему, всего за несколько месяцев. Все революционеры 1927 года, решили ли они бесконечно унижаться из верности партии или бесконечно сопротивляться из верности социализму, прошли своим страшным путем до конца»[1337].

По свидетельству Сержа, лидеры «…побежденной оппозиции надеялись создать достаточно сильную подпольную организацию, чтобы в один прекрасный день снова вернуться в партию с правом голоса и возможностью влиять на события. Я не разделял этой иллюзии. Я утверждал, что подполье потерпит поражение по двум причинам: неограниченная власть полицейского аппарата раздавит все, а наша теоретическая и сентиментальная верность партии сделает нас уязвимыми для политических манипуляций и более того – для провокаций органов»[1338].

Глава 21

«По сравнению с надвигающимися… пробоинами