Женщина в белом - Уилки Коллинз

Почти не отдавая себе отчета в своих действиях, под влиянием первого порыва я схватил лакея за плечи и толкнул его к стенке ризницы.

— Стойте! — сказал я. — Держитесь за стену. Я встану на вас и попробую влезть на крышу, чтобы сломать слуховое окно, иначе он задохнется!

Слуга дрожал с головы до ног, но держался крепко. Зажав дубинку в зубах, я влез ему на спину, достал до парапета, схватился за него обеими руками и в один миг был на крыше. В неистовой поспешности и волнении этой минуты мне не пришло в голову, что я даю выход пламени, вместо того чтобы дать доступ воздуху. Я ударил по окну, и остатки стекол разбились вдребезги. Огонь, как дикий зверь из своего логова, с яростью выпрыгнул наружу. Если бы ветер дул в мою сторону, от меня, наверно, не осталось бы ничего. Я припал к крыше. Дым и пламя проносились над моей головой. Вспышки и взрывы огня освещали внизу лицо слуги, тупо уставившегося в стену, причетника, вставшего с могильной плиты и в отчаянии ломавшего руки, горсточку жителей деревни, растерянных мужчин и перепуганных женщин, столпившихся за церковной оградой. Они возникали во тьме, когда вспыхивали огромные огненные языки, и исчезали за клубами дыма. А тот, в ризнице, задыхался, умирал так близко от нас, и мы не могли, не в нашей власти было до него добраться!

Я обезумел от этой мысли. Уцепившись руками за крышу, я спрыгнул вниз.

— Ключ от церкви! — крикнул я причетнику. — Мы должны попробовать с той стороны — мы еще можем спасти его, если разломаем ту дверь!

— Нет, нет! — с отчаянием отозвался старик. — Надежды нет! Ключи от церкви и от ризницы в одной связке — они здесь, внутри! О, сэр, его уже ничто не спасет, он погиб, он уже сгорел.

— Пожар увидят из города, — сказал чей-то голос среди мужчин, стоявших позади нас. — У них есть пожарная машина. Они спасут церковь.

Я окликнул этого человека — он сохранил присутствие духа — и заговорил с ним. В лучшем случае пожарная машина могла прибыть только через четверть часа. Невыносимо было оставаться в бездействии все это время. Вопреки разуму, я убедил себя, что обреченный, погибший человек в ризнице, возможно, лежит без чувств, возможно, еще жив. Если мы сломаем дверь, мы, может быть, спасем его! Я знал, как упорны массивные замки, как непроницаемы дубовые, обитые гвоздями двери, я знал, как безнадежно пытаться взломать их обычными средствами. Но в полуразрушенных коттеджах близ церкви должны были сохраниться балки. Что, если вооружиться балкой и использовать ее как таран?

Эта мысль мелькнула в моем мозгу, как вспышка огня, извергавшегося через слуховое окно. Я бросился к человеку, говорившему про пожарную машину:

— Есть у вас кирки, мотыги?

— Да, есть.

— Топоры, пилы, кусок веревки?

— Да, да, да!

Я заметался среди толпы с фонарем в руке:

— Пять шиллингов каждому, кто мне поможет!

При этих словах они будто проснулись. Ненасытный голод, вечный спутник нищеты, и жажда заработка в один миг побудили их к беспорядочной деятельности.

— Двое — за фонарями, если они у вас есть! Двое — за топорами и инструментами! Остальные за мной — за балкой!

Они оживились, послышались резкие, отрывистые восклицания. Женщины и дети бросились в сторону. Мы ринулись гурьбой к первому нежилому дому. Только причетник, бедный старый причетник, остался позади. Стоя на могильной плите, он рыдал, оплакивая церковь. Лакей следовал за мной по пятам — порой я видел его бледное, искаженное от ужаса, растерянное лицо. Когда мы ворвались в дом, на полу лежали разбросанные стропила, но они не годились, они были слишком легкими. Над нашими головами пролегала балка, мы могли достать до нее топорами. Балка была накрепко вделана в стены с обоих концов. Потолок и пол были содраны, огромный пролом в крыше зиял прямо в небо. Мы набросились на балку. Как она упорствовала, как сопротивлялись нам стенные кирпичи и цемент! Мы ломали, рубили, рвали. Балка поддалась с одного конца и рухнула, за ней полетели кирпичи. Вскрикнули женщины, сгрудившиеся в дверях и смотревшие на нас, закричали мужчины, двое из них упали, но не расшиблись. Еще одно совместное усилие — и мы высвободили другой конец балки. Взвалив ее на плечи, мы приказали посторониться. А теперь за дело! К двери! Пламя несется к небу, все ярче освещая нам путь! Осторожней по дороге к церкви — бей с разбегу в дверь! Раз, два, три — стоп! Неудержимо несутся крики. Мы расшатали дверь. Если запор не поддастся — она соскочит с петель. Еще раз, с разбегу! Раз, два, три — стоп! Закачалась! Через пробоины пламя устремляется к нам. Еще раз навались, в последний! Дверь с треском рухнула. Мгновенно наступила гробовая тишина. Мы ищем глазами тело. Нестерпимый жар опаляет наши лица и заставляет нас отступить. Мы не видим ничего — вверху, внизу, повсюду не видно ничего, кроме сплошного огненного вихря.

— Где он? — шепнул лакей, тупо глядя на пламя.

— Он сгорел дотла! — простонал причетник. — И книги сгорели дотла. О сэр! Скоро и от церкви останется только пепел.

Они были единственными, кто заговорил. Когда они замолчали, в ночном безмолвии слышалось только, как бушевал пожар.

Чу!

Неровный, грохочущий звук издали — глухое цоканье копыт, мчащихся галопом, потом все усиливающийся рев человеческих голосов, крики. Наконец-то пожарная команда!

Люди вокруг меня бросились к краю холма, навстречу пожарным. Старый причетник попытался бежать вместе с ними, но силы оставили его. Я увидел, как, держась за один из надгробных памятников, он слабо закричал: «Спасите церковь!», как будто пожарные могли услышать его.

Спасите церковь!

Только лакей не шевелился. Он стоял, глядя на пламя пустым, безучастным взором. Я заговорил с ним, я потряс его за руку. Но ничто не могло вывести его из столбняка. Он шепнул еще раз:

— Где он?

Через десять минут пожарная машина была готова, насос опустили в колодец за церковью, шланг подвели к дверям ризницы. Если б моя помощь понадобилась, я не мог бы оказать ее сейчас. Моя энергия иссякла, силы мои истощились, вихрь моих мыслей мгновенно замер, затих, когда я понял, что он уже мертв. Я стоял беспомощно, я был бесполезен, — я смотрел, смотрел не отрываясь в горящую комнату.

Пожар медленно затихал. Яркий огонь потускнел, дым подымался к небу белыми клубами; сквозь него виднелись красно-черные груды тлеющих углей на полу ризницы.

Еще минута — и пожарные вместе с полицейскими бросились вперед к двери, раздались негромкие восклицания, потом два человека отделились от остальных и прошли через толпу за церковную ограду. В мертвом молчании люди расступались, чтобы дать им пройти.

Через несколько минут толпа дрогнула, и живая стена медленно раздвинулась снова. Двое шли обратно и несли сорванную с петель дверь одного из нежилых домов. Они внесли ее в ризницу. Полицейские столпились у обгоревшего входа, мужчины по двое, по трое старались заглянуть им через плечо. Другие стояли подле, чтобы первыми услышать. Среди них были женщины и дети.

Вести из ризницы быстро облетели толпу — их передавали из уст в уста, пока они не долетели до того места, где я стоял. Я услышал, как спрашивали и отвечали вокруг меня приглушенно, взволнованно.

— Его нашли?

— Да.

— Где?

— У двери, он лежал ничком.

— У какой двери?

— У двери в церковь — он лежал головой к двери, ничком.

— А лицо сгорело?

— Нет.

— Да, сгорело.

— Нет, только обгорело. Он лежал ничком, лицом вниз, я же сказал.

— А кто он был?

— Лорд, говорят.

— Нет, не лорд. Сэр, что ли. Сэр — значит дворянин.

— Баронет он был.

— Нет.

— Да.

— А что ему здесь понадобилось?

— Верно, замышлял что-нибудь недоброе, уж я вам говорю!

— Это он нарочно?

— Нарочно сгорел!

— Да я не о нем — я о ризнице. Он ее нарочно поджег?

— Очень страшно смотреть на него?

— Страшно!

— А лицо?

— Нет, лицо ничего.

— Кто-нибудь его знает?

— Вон тот человек говорит, что знает.

— Кто?

— Говорят, лакей. Но он будто умом тронулся, и полиция ему не верит.

— А никто другой не знает, кто он такой?

— Ш-ш! Тише.

Громкий, уверенный голос кого-то из полисменов заставил утихнуть глухой ропот вокруг меня.

— Где джентльмен, который пытался спасти его? — сказал голос.

— Здесь, сэр, вон он! — Десятки взволнованных лиц повернулись ко мне, десятки рук раздвинули толпу, кто-то подошел ко мне с фонарем в руках.

— Пожалуйте сюда, сэр, — негромко сказал он.

Я был не в силах говорить с ним, я был не в силах сопротивляться, когда он взял меня за руку. Я попытался сказать, что никогда не видел умершего при жизни, что я не могу опознать его, что я совершенно посторонний человек. Но говорить я не мог. Я был близок к обмороку, я беспомощно молчал.