Избранные произведения - Осаму Дадзай

— Слышишь? Совсем рядом…

— Да, рядом. Ну и теснота здесь!

— А по-моему, как раз то, что нужно. В слишком большом убежище всегда можно в один прекрасный день оказаться погребенным заживо.

— И все-таки можно было бы хоть чуточку его расширить.

— Можно, конечно, только не сейчас: земля мерзлая, копать трудно. Оттает немного, расширю. — Пытаясь успокоить жену неопределенными обещаниями, он прислушивался к тому, что передают по радио.

Жена затихла, но тут же захныкала пятилетняя дочка: «Хочу наверх, пойдемте наверх, хочу домой…» Успокоить ее могло лишь одно — книжка с картинками: «Сказка о Момотаро», «Гора Кати-кати», «Воробей с отрезанным язычком», «Как черти старика вылечили», «Рыбак Урасима», — и отец открывал книгу, начинал читать. Несмотря на изношенное платье и неказистую внешность, он знал лучшие дни и когда-то даже владел удивительным искусством — сочинять истории.

— Давным-давно жили-были… — читал он бесцветным голосом, а в голове его рождались иные сказки…

Как черти старика вылечили

СЛУЧИЛОСЬ ЭТО ДАВНЫМ-ДАВНО… ЖИЛ В ОДНОЙ ДЕРЕВНЕ СТАРИК, А НА ЩЕКЕ У НЕГО БЫЛА ОГРОМНЕЙШАЯ ШИШКА…

Этот старик жил на острове Сикоку в местечке Ава у подножья горы Мэч. Вполне вероятно, что на самом деле он жил совершенно в другом месте, но мне почему-то кажется, что именно там, хотя никаких доказательств у меня нет… История об исцелении старика, если мне не изменяет память, описана впервые в «Подобранных сокровищах Удзи»[83]. Так это или нет, уточнить сейчас невозможно: бомбоубежище — мало подходящее место для изучения классики. Сказка о рыбаке Урасима, которую мне тоже предстоит прочесть, имеет не менее древние истоки — она встречается уже в «Анналах Японии»[84]. Длинная песня, посвященная рыбаку Урасиме, есть в поэтической антологии «Мириады листьев»[85], варианты соответствующей легенды включены как в «Описание земли Танго», так и в «Императорское собрание сказаний о богах и небожителях»[86]. Уже в наше время Мори Огай написал драму об Урасиме (которую, кстати, так никому и не удалось поставить, даже Сёё[87]), этот сюжет лег в основу известных пьес Но и Кабуки; гейши танцуют танец под названием «Урасима»… Прочитав книгу, я всегда отдаю ее кому-нибудь или продаю, так что собственной библиотеки у меня никогда не было. А когда, вот как сейчас, нужно уточнить нечто забытое, приходится отправляться на поиски. В данный момент это невозможно — я сижу в бомбоубежище. На коленях — раскрытая книга с картинками. И, стараясь не думать о соблюдении исторической точности, я даю волю собственной фантазии. А может быть, это и к лучшему — рассказ выйдет более живым и занимательным?

Убедив так самого себя, а скорее расписавшись в собственной несостоятельности, отец, этот чудной человек, продолжает:

— Случилось это давным-давно, в глубокой древности…

Он сидит, скорчившись, в углу бомбоубежища и читает книгу с картинками, а в голове у него рождаются иные слова, непохожие на те, что написаны в книге.

…И любил этот старик выпить. А пьяницы чаще всего одиноки в семье. Потому ли они пьют, что чувствуют себя одинокими, или наоборот— из-за этой склонности их сторонятся остальные члены семьи? Рассуждать на эту тему так же бесполезно, как, хлопая в ладоши, пытаться установить, от какой руки идет звук. Во всяком случае, оставаясь в домашнем кругу, старик явно чувствовал себя неуютно. Я не хочу сказать ничего дурного о его семье, напротив. Старуха его была еще крепка, хотя и приближалась к семидесяти. Спина у нее оставалась прямой, да и видела она хорошо. Судя по всему, в молодости старуха была очень недурна собой. С ранних лет привыкла она молчать, все силы отдавая семье и хозяйству.

— Гляди-ка, весна уже. А вишня-то, вишня как расцвела! — скажет, бывало, старик, а она только пробормочет:

— Да, в самом деле…

И тут же добавит:

— Подвинься-ка, я подмету.

И старику сразу же становилось как-то не по себе.

Еще был у нашего старика единственный сын сорока лет, который славился в округе своим благонравием: он не пил, не курил… Да что там не курил — он и не смеялся, и не сердился, ничему никогда не радовался, а только прилежно трудился. Из-за этого окрестные жители относились к нему с большим почтением и даже прозвали его Авасским святым. Жену он не брал, бороду не стриг, некоторые даже начинали сомневаться, живой ли он. В конце концов общее мнение вынуждено было признать: «Да, ничего не скажешь, повезло старику с семьей, повезло». Вот такой был у него сын.

А сам старик ходил какой-то смурной. Выпить ему все время хотелось страшно, ну просто иногда невмоготу делалось, так что он не выдерживал, хоть и неудобно было перед домашними. Но все дело в том, что, если он пил дома, ему только тошнее становилось. Хотя ни старуха, ни сынок — Авасский святой — и не думали его бранить. Они, как ни в чем не бывало, ужинали, а старика, который потягивал рядом свое вечернее сакэ, будто бы и не замечали.

— А вот бывало… Да-а… — старик понемногу пьянел, язык у него развязывался, и он начинал нести всякий вздор.

— Похоже, весна пришла. Ласточки прилетели…

И чувствовал он, что ни к чему все его речи, но остановиться не мог.

Старуха и сын молчат.

— «Один лишь миг в весенний вечер дороже сотни слитков золотых…» Так ведь? — опять пытается втянуть их в разговор старик, но, увы…

— Покорно благодарю за угощение, — это Авасский святой, положив на стол палочки для еды, почтительно кланяется и встает.

— Что ж, пора, видно, и мне ужинать, — взгрустнув, старик убирает свою чашечку для сакэ. И так бывало всегда, когда он пил дома.

В ОДИН ПРЕКРАСНЫЙ ДЕНЬ, КОГДА С УТРА ЯРКО СВЕТИЛО СОЛНЦЕ, СТАРИК ОТПРАВИЛСЯ В ГОРЫ ЗА ХВОРОСТОМ…

Единственное удовольствие у старика — в погожий день привязать к поясу тыкву-горлянку и уйти на гору Мэч. Там он собирал хворост, а притомившись, усаживался на камень, громко и степенно откашливался: «Хэ-кхэ» и, приговаривая: «Ну и красотища же здесь», медленно потягивал сакэ из тыквы-горлянки. Лицо его сияло от радости, совсем другим человеком становился, не то что дома. Единственное, что в нем не менялось, — так это огромная шишка на левой щеке. Возникла эта шишка лет около двадцати тому назад, когда старику едва перевалило за пятьдесят, как-то осенью левая щека его стала вдруг ужасно гореть — по коже словно мурашки забегали, потом она раздулась, и образовалась шишка. Поглаживая ее, старик грустно посмеивался:

— Вот у меня и внучок родился.

На что сын его, Авасский святой, однажды чрезвычайно серьезно сказал:

— Позволю себе заметить, что дети из щек не рождаются. — Отчего старик сразу как-то смутился и расстроился. Старуха же сочла, видно, необходимым проявить заботу и без тени улыбки осведомилась:

— Надеюсь, это не опасно для жизни. — После чего потеряла к шишке всякий интерес и больше о ней не заговаривала. Только соседи сочувствовали старику и докучали ему вопросами: «Отчего же это такая шишка вскочила? Не болит ли? Не мешает ли?». А старик, посмеиваясь, качал головой. Какое там мешает — он действительно готов был лелеять шишку как любимого внука, она стала единственным его другом, единственной отрадой, и, даже умываясь по утрам, старик особенно осторожно плескал чистой студеной водой на шишку и тщательно вытирал ее. А в такие минуты, как сейчас, когда он благодушествовал, в одиночестве попивая сакэ в горах, шишка была для него просто незаменимым собеседником. Сидел он на камне, потягивал сакэ и ласково поглаживал свою шишку:

— А чего, собственно, бояться? Что тут такого? Человек же не может не пить. Все хорошо в меру. И нечего важничать. И почему я всегда так робею перед этим Авасским святым? «Ах, ах, простите, я вас не узнал!» Он-то тоже хорош… — нашептывал он шишке разные сплетни про всех, потом — «хэ-кхэ» — громко откашливался и…

ВДРУГ ВОКРУГ ПОТЕМНЕЛО, НАЛЕТЕЛ СИЛЬНЫЙ ВЕТЕР И ХЛЫНУЛ ЛИВЕНЬ…

Вообще-то весенние ливни — редкость. Но в этой горной местности такие внезапные перепады погоды — обычное явление. Белая дождевая завеса мгновенно окутала вершины, из-под ног, хлопая крыльями, вспорхнули фазаны и, пытаясь спастись от дождя, скрылись в роще. А старику все нипочем. «Пусть моя шишка освежится, ей это полезно», — думал он и не двигался с места, любуясь нежданным ливнем. А дождь между тем лил все сильнее и сильнее, и конца ему не предвиделось.

— По-моему, моя шишка освежилась достаточно, так и замерзнуть недолго, — с этими словами старик поднялся, громко чихнул, водрузил на спину собранный хворост и поплелся в рощу. А там — полным-полно птиц и зверей, укрывшихся от дождя.

— Простите, виноват, извините… — старик пробирался между деревьями и кустами, раскланиваясь с обезьянами, зайцами и фазанами, а потом увидел большую пещеру, образованную корнями старой горной вишни, и решил спрятаться в ней.