История русской церкви (Том 9) - Митрополит Макарий

Вместе с невежеством и суевериями господствовали в русском народе и прежние грубые пороки. "Порок пьянства, - свидетельствует Олеарий, распространен в русском народе одинаково во всех состояниях, между духовными и светскими, высшими и низшими сословиями, между мужчинами и женщинами, старыми и малыми, до такой степени, что если видишь на улицах там и сям пьяных, валяющихся в грязи, то не обращаешь на них и внимания как на явление самое обычное... И знатные бояре, даже царские великие послы... тоже не знают никакой меры в употреблении предлагаемых им крепких напитков и льют их в себя, как воду, так что совершенно теряют человеческий смысл, а иногда и до смерти опиваются... В бытность нашу в Москве там везде находились открытые питейные домы; при таком удобстве простой народ все, что зарабатывал, приносил в кабак и так долго засиживался там, что, пропивши заработок, снимал с себя платье, даже рубашку, и оставлял ее продавцу за водку". Такими же резкими чертами изображает Олеарий распутство русских во всех его видах, даже содомство, их сквернословие, вероломство, разбои и убийства. "Не проходит ночи, - говорит он, - чтобы наутро не найдено было на улицах Москвы несколько мертвых тел. Такие убийства часто совершаются в большие праздники, особенно на масленой неделе, когда русские целые дни пьянствуют до безумия. В бытность нашу в Москве в течение 11 дней ноября было поднято 15 человек убитых, как оказалось по счету в земском дворе". Против всех этих пороков правительство принимало весьма строгие меры, например за блудное дело патриарх Филарет Никитич однажды сослал в монастырь боярского сына, в другой раз - стольника под крепкое начало и велел держать их там в оковах на хлебне и употреблять на всякую черную монастырскую работу. Но никакие меры не могли остановить зла. Самые забавы и развлечения у русских оставались прежние и отзывались то суевериями язычества, то безнравственностию. Так смотрело на них и правительство и старалось их преследовать. Царь Михаил Федорович в мае 1627 г. приказал биричу кричать на всех площадях и улицах Москвы, чтобы впредь за Старое Ваганьково (где происходили народные игрища) никакие люди "не сходились на безделицу", а кто будет ходить, тех приказал бить кнутом на торжищах. К концу того же года патриарх Филарет Никитич также велел биричу кричать по рядам и по улицам, чтобы "с кобылками не ходили, и на игрища не сходились, и тем смуты православным не было, и коледы, и овсеня, и плуги не кликали", а ослушникам угрожал опалою от государя и своим запрещением. Патриарх Иоасаф в своей грамоте 1636 г. сильно вооружался против того, что в праздничные дни христиане ходили по улицам и бесчинствовали, "вместо духовнаго торжества восприимше игры и кощуны бесовския, повелевающе медведчиком и скомрахом на торжищах и на распутиях сатанинския игры творити, и в бубны бити, и в сурны ревети, и руками плескати, и плясати, и иная неподобная деяти" и что многие люди, не только молодые, но и старые, вели в те же дни кулачные бои великие, даже до смертоубийства, так что многие в тех играх без покаяния пропадали. Самое же подробное перечисление тогдашних народных суеверий и суеверных, а отчасти и безнравственных игр и обычаев находится в грамотах царя Алексея Михайловича к воеводам в Белгород и другие украйные и замосковные города, также и в сибирские (1648); царь строго повелевал запрещать те игры и обычаи, а всякого, кто не станет слушаться, бить батогами.

Не много находилось людей даже в среде духовенства, которые любили заниматься чтением книг и обогащали свой ум познаниями, а еще менее таких, которые и сами решались писать сочинения. И потому наша духовная литература в рассматриваемое нами время представляется крайне скудною. Мы уже упоминали о поучении патриарха Иосифа к духовенству, тогда же напечатанном; о службе, составленной Сарским митрополитом Киприаном в честь ризы Господней и также напечатанной; о двух напечатанных тогда Катехизисах, большом и малом, которые оба принесены в Москву из Западной России, и о двух напечатанных сборниках догматического и полемического содержания, "Книге Кирилловой" и "Книге о вере", составленных преимущественно из сочинений западнорусского же происхождения. Теперь можем указать еще немногое. Вопрос о прилоге "и огнем" в известной молитве на Богоявление, решенный Собором еще в начале патриаршествования Филарета Никитича, не переставал волновать умы и впоследствии. По крайней мере митрополит Новгородский Аффоний счел нужным написать в 1639 г. "поспешением" самого патриарха Иоасафа небольшое сочинение "О духовной силе и о благодати, невидимо подаваемой свыше действием Св. Духа в крещении и в день Пятидесятный". Здесь автор старался оправдать и защитить решение Московского Собора и Восточных патриархов об исключении из молитвы слова "и огнем". Другой вопрос, также решенный патриархом Филаретом на Соборе, о недействительности обливательного крещения и о небходимости крещения чрез троекратное погружение для всех христиан инославных, обращающихся к православию, вновь был возбужден, как мы видели, и подвергся подробнейшему обсуждению во время споров русского духовенства с датским королевичем Вольдемаром и его пастором, и тогда ключарь Иван Наседка по приказанию царскому собрал вместе и изложил в письмени "Возражения", какие он и его товарищи делали против обливательного крещения. Открытие мощей новоявленных угодников Божиих и установление в честь их праздников подавало повод к составлению или обнародованию житий их и сказаний об них. Так явились: а) житие преподобного Макария Унженского, Желтоводского, прославленного в 1619 г., известное в двух редакциях, краткой и обширной; б) житие преподобного Кирилла Новоезерского, которое еще в 1648 г., пред открытием мощей его, было представлено братиею Новоезерского монастыря боярину Морозову, и в) житие благоверной княгини Анны Кашинской вместе с повестию об обретении мощей ее в 1649 г. Другие писали жития или сказания и повести о подвижниках благочестия, местно чтившихся. По благословению Новгородского митрополита Макария (1619 - 1626) написано житие преподобного Артемия Веркольского одним жителем Верколы. По благословению Вологодского архиепископа Варлаама (1626 - 1645) - житие преподобного Галактиона Вологодского одним из иноков местной обители. Неизвестный инок Соловецкого монастыря написал житие преподобного Германа Соловецкого вскоре по обретении мощей его в 1627 г. Другой инок того же монастыря, Сергий, впоследствии ипатьевский архимандрит, бывший очевидцем перенесения мощей Иоанна и Логтина Яренгских в 1638 г., составил сказание об них. Вскоре после 1626 г. составлена повесть об открытии мощей преподобного Адриана Пошехонского и о чудесах, затем последовавших, бывшим очевидцем этих чудес. Около 1644 г. написано житие преподобных Адриана и Ферапонта Монзенских; в 1647 г. - краткое житие московского юродивого Иоанна Большого Колпака "рукою многогрешного простого монаха, а не ермонаха"; в 1649 г. - житие преподобного Тихона Лухомского и в том же году записаны очевидцем 25 чудес преподобного Герасима Вологодского. Вообще жития святых, как и прежде, были самым любимым литературным занятием для наших книжников. Некоторые из них если не составляли сами новых житий, то старались собирать прежние жития в сборники. Один из таких сборников составлен по поручению архимандрита Троице-Сергиева монастыря Дионисия монахом Германом Тулуповым из Старицы в 1627 - 1632 гг.; другой - священником посадской церкви того же монастыря Иоанном Милютиным и его сыновьями в 1646 - 1654 гг. Оба сборника представляют собою Чети-Минеи вроде Макарьевских, содержат немало новых житий, написанных после митрополита Макария, и отличаются от его Чети-Миней еще тем, что излагают почти исключительно одни жития и другие статьи исторического содержания.

Более других замечательными писателями того времени у нас можно назвать инока Антония Подольского и князя Семена Ивановича Шаховского. От Антония Подольского, о котором мы уже упоминали, дошли до нас кроме нескольких небольших статей два полных и довольно обширных Слова: Слово о пьянстве, написанное в 1620 г., и Слово о Царствии Небесном и о славе святых, написанное в 1626 г. Оба Слова показывают в авторе человека с научным образованием, с довольно развитым умом и диалектикою. Оба написаны не так, как писались тогда в Москве подобные сочинения нашими грамотеями-самоучками, а так, как начали тогда составляться проповеди в Западной Руси под влиянием тамошних училищ и схоластики. В Словах этих более отчетливости, порядка и стройности, нежели в прежних Словах, но зато и более искусственности, отвлеченности и мертвых хитросплетений, чем естественности, простоты и жизни.

Слово о пьянстве Антоний начинает так: "Срам для царя - терпеть убожество по нужде; срам и для нашего горнего, бесплотного ума - самовольно омрачаться влияниями тела и не иметь светлости в мыслях. Как мрак противен солнцу, так и умному свету души противно омрачение мысленное, которое бывает от невоздержной и пьянственной жизни... Двоякое пьянство различают св. отцы, омрачающее наш ум: первое пьянство - это изменение ума от ярости, страха и уныния, которые приводят в исступление душу и омрачают ее мысли; второе же пьянство бывает нам от невоздержного и безмерного восприятия вина и сикера - о нем-то наше слово". В самом Слове Антоний прежде всего изображает гибельные последствия пьянства: "Пьянство, бывающее от вина и сикера, есть отчуждение от Бога, исступление из себя, превращение уму, отгнание памяти, расслабление крепости. Пьянство есть забвение смерти, бесстрашие будущего Суда, наставление лености, отец презорству, подпора бесстудию, облако гордости, болезнь телу, тщета души, расточение мыслей, сердечный червь, безвременная смерть... дому разорение, богатству тать... Пьяный воистину есть скверна пред Богом, смрад ангелам, игралище бесам, друг лжи, нож любви... Воистину многопотопна и прелестна страсть сия, и многие болезнующие сим недугом, от нихже первый есмь аз, потопляются, как олово в воде..." Затем излагает убеждения беречься этой страсти, бороться с нею, убегать от нее, сравнивает ее с другими страстями - сребролюбием, сластолюбием, тщеславием - и объясняет, что она всех их гибельнее. Обращается к страждущим этим недугом и говорит: "Где поставлю тебя, о подобный мне, пьяница, между людьми или между бессловесными животными? Между людьми? Но ты творишь бессловесное. Между скотами? Но ты хуже скота, ибо скот получил от Творца бессловесное существо, а ты, будучи словесен и разумен, омрачаешь словесный сан и приобщаешься псам и свиниям..." Обращается к самому себе и говорит: "Что делать мне? Вижу, что погибаю от себя, и опять то же творю... О горе моему невоздержанию. Мысль моя, как ветер; желание воздерживаться, как роса; крепость моя, как паутина, раздираемая ветром... Скажу душе моей: воззри в превыспренний мир, душа моя, и восхвали, воспой создавшего тебя в Троице единого Бога нашего. Что же душа? Как я воззрю? (Отвечает): око мое помрачилось и не может видеть горнего. Сама я - горняя сожительница и горнего происхождения, но одебелела от земного и пребываю в земных деяниях..." Заключение начинает следующими словами: "Итак, любимцы мои, страдающие, как и я, сим недугом, подобает нам прежде всего воспоминать смерть внезапную, и Страшный будущий Суд Божий, и грозное мучение, и вечное нескончаемое блаженство..." и пр.