Книга - Ефимия Летова

Я вжимаюсь подбородком в его плечо. А за его спиной…

Давлю внутри крик, неуместный и в то же время такой естественный, обнаруживая огромный золотой глаз с размытыми разводами черноты — никакого зрачка, просто слепая, но осмысленная золотая пустота.

Морда каменной драконицы потянулась ко мне, и я не заорала и не забилась в попытках отползти подальше только потому, что у меня на это не было сил — ни о каком здравомыслии или восторге в первые мгновения не могло быть и речи. Приоткрытая пасть гигантского создания скорее наводила на мысли о млекопитающих — белоснежные зубы отчего-то разной длины, узкие и острые, ворочающийся внутри трогательно розовый язык… Может быть, проглотить целиком человека она бы и не смогла, но перекусить пополам — запросто.

"Ну что, Дейенерис, мать драконов, мать твою, какая ты мать, так, мачеха, а вот я..!" — мысль едва не вызвала приступ истеричного хохота. Тельман сжал меня крепче и что-то произнёс, без особого страха разглядывая духа-хранителя. Я не поняла этот язык и в первый момент едва ли не обиделась — почему я вообще что-то здесь не понимаю?!

— Оно как будто само получается, — едва слышно пояснил Тельман, целуя меня в висок. — Я знал, что один мой далёкий предок унаследовал способность говорить с богами. Но даже представить себе не мог… Что теперь будет? Что я наделал?

— Кажется, они готовы нас выслушать, — так же тихо ответила я. — Пока ничего непоправимого не произошло. Я жива. Ты жив. Мир жив. А они…

Глупая смешливость, скрывавшая смущение и страх, прошла, и я осторожно села. Уставилась в глаз — его размеры вполне позволяли ограничиться одним.

— Спасибо, Шиару, — шепнула я. — Я рада, что вернулась. Вот мы и свиделись. Я представляла тебя не совсем такой, честно сказать… Ты такая, какой и должна быть. Реальность Криафара оказалась гораздо правильнее и мудрее, чем моё о ней представление. Прости меня. Прости нас всех. Я знаю, ты никогда не хотела причинять этому миру зло намеренно. Но твоё могущество и твоя природа порой делают тебя их заложницей — не меньше, чем в моём случае.

Драконица смотрела на меня немигающим несфокусированным долгим взглядом. И, разумеется, молчала — говорящее животное, пусть даже и божественной природы — не совсем то, что я могла бы придумать. Понимала ли она меня?

Тельман снова заговорил — видимо, дублировал ей мои слова, так же, как и я, не отрывая взгляда от диковинного существа. Вероятно, они — слова — казались ему странными, но вопросов он не задавал. Не время.

— Она тоже считает, что… всё правильно, — вдруг сказал Тельман. — Не очень весело, но правильно. И ещё… — я видела, как он хмурится, и вдруг испугалась, что моя немудрёная тайна сейчас будет раскрыта — и одновременно испытала какое-то малодушное облегчение, что он узнает всё сам, и не будет нужды признаваться и подбирать нужные слова. — Я не очень понимаю, почему…

Рогатая зубастая морда придвигается ещё ближе — и Тельман замолкает. Нос, кажущийся вырезанным из бронзового цвета камня — на расстоянии вытянутой руки, и я не могу сдержать порыва её коснуться.

Твёрдая. И… тёплая, будто она лежала под горячим солнцем на морском берегу, а не в подземных стылых глубинах. Пахнет неожиданно приятно, морем и травой, а не землёй или падалью, как можно было предположить.

На меня снисходит покой. Может быть, это и есть божественное благословение, а может быть, я наконец-то получила прощение, то, которое было мне жизненно необходимо…

— Крейне… — немного тревожно, напряжённо произносит Тельман, слегка приподнимая меня, усаживая в более вертикальное положение. — Крейне, здесь…

Но я уже сама оборачиваюсь и вижу застывшие в некотором отдалении человеческие фигуры, неподвижные, пугающие. Светловолосая прекрасная Варрийя с руками-лезвиями чуть пониже локтей, Вестос, как обычно пытающийся спрятать дыру в груди, закутавшись в плащ, менталистка Нидра, сумрачная, опустившая голову — лица в складках тёмного капюшона плаща не видать, и Тианир — старый, как этот мир, словно бы сшитый из мелких кусков — собственно, так оно и было. Рентос, вероятно, тоже присутствует здесь, но его присутствие без его на то желания обнаружить было невозможно.

Всего пятеро… И моё сердце — уже куда больше напёрстка, но всё ещё слишком слабое, жалобно сжимается. Стурма и Варидас… Вслед за этой мыслью следует другая: мог ли маг-прорицатель предвидеть развитие событий, или его способности утрачены окончательно? А если всё же мог, не сбежал ли подальше от очередного апокалипсиса, грозившего магам в большей степени, нежели всем остальным — и прихватить с собой всегда неравнодушную к нему целительницу?

Какая сейчас разница, я уже не смогу ничего исправить.

Или — смогу?

Моя кровь может излечить их, так, как излечила кожу Вертимера, как высвободила Лавию. Но обязательно ли делать это прямо сейчас..? Я и так еле держусь в сознании. Можно сказать, пару шагов назад заново родилась и должна восстановиться. Вот только будет ли у меня время на это? Лавия всё ещё здесь, но единственный из её сторонников кажется сейчас таким невообразимо жалким, тогда как потенциальных противников куда больше.

Маги выглядят настороженными, приготовившимися к удару. На нас с Тельманом они бросают беглый взгляд, перед духами все, как один, склоняют головы. Но ещё раньше я успеваю заметить, как они — такие бесконечно разные — на удивление синхронно взглянули на Вертимера и Лавию.

— Ну, здравствуй, Девятая, — тихо произносит Тианир, будто боясь потревожить духа — а может быть, стараясь не расплескать, не продемонстрировать собственные чувства.

— Мог бы выглядеть более удивлённым, — Лавия отбрасывает назад спутанные красные волосы. Улыбается, поглаживает каменный нарост на щеке. — Да и вообще… Выглядишь паршиво, если честно.

Нидра опускает голову ещё ниже. Если я и ожидала бурного выяснения отношений, то просчиталась — кажется, им вполне достаточно взглядов. Лавия демонстративно хмыкает и складывает руки на груди — ни дать ни взять подросток, провоцирующий родителей на скандал: "Да, я когда-то почти уничтожила мир, и что вы мне сделаете?!"

— Вертимер! — это говорит Варрийя, и в одном этом слове можно услышать всё: от ненависти и жгучего презрения до ещё более оскорбительной жалости. А вот Рентос действует более недвусмысленно и конкретно — Вертимер вдруг спотыкается