Столп. Артамон Матвеев - Владислав Бахревский

У Натальи Кирилловны под мышками было мокро: потчевать просвещённых дам незатейливой своей беседой — со стыда сгореть. И до обеда далеко. За столом о кушаньях прилично говорить, рецептами наливок делиться. А тут — о здоровье спросила, пригласила сесть, а дальше заело. Они молчат, и ей сказать нечего. В горле ком, мысли мечутся. И переводчик, дурак, онемел. Приезжие боярыни хуже олухов — глазами хлопают, слышно, как ресницы-то шелестят.

«Да ведь кто царица тут!» — взяла себя в шоры Наталья Кирилловна. Приметила: девочка украдкой стены разглядывает.

   — Это жар-птицы! — со своего царского места поднялась, рукой по стене провела. — Сказки.

Гостьи с кресел повскакали, заулыбались. Разговор пошёл быстрый.

   — Загородный дворец вашего величества — дивное кружево. О, эти несказанные запахи дерева, эти пламенные птицы на стенах! — Госпожа де Боттони глазки закатила.

   — А те, другие, с женскими ликами, — кто они? — спросила девочка-фея.

   — Птицы сирин! — объяснила Наталья Кирилловна. — Райские певуньи.

   — Здесь сами краски поют! — воскликнула госпожа Боттони. — В такой палате понимаешь, какая великая тайна для мира — царство вашего величества.

А дочка её, смотревшая в окно, повернула сияющее личико и сделала быстрое своё приседание.

   — Ваше величество! Кто они? Что они делают?

   — Крестьянки! — махнула ручкой Наталья Кирилловна. — Хлеб убрали, вот и тешатся, хороводы водят. Теплу радуются.

   — А можно посмотреть поближе?

   — Отчего же! — обрадовалась Наталья Кирилловна, но коготок царапнул по сердцу: небось девки в лаптях, в чумазых сарафанах. Поспешила подстраховаться. — Это — народ. Деревенщина.

А вышли на горку — совестно стало. Сарафаны на бабах, на девках — один другого краше. Кокошники и сороки расшиты жемчугом речным, рубахи — в рукоделье. Чёботы, правда, редко на ком. Большинство молодиц в лапоточках, в новеньких, скрипучих.

Плыли девы и бабы по-лебединому.

У дочери посла ножки сами собой затанцевали. Наталья Кирилловна, счастливая да лёгкая после родов, рассмеялась и, забывши о всём государском величии, взяла девочку-фею за руку, а та успела матушку за собой повлечь, матушка своих дам, и стали они все — хороводом.

Крестьянки привыкли к царице, не стеснялись. Пели певуче, ходили змейками, кольцами, земли пятками не касаясь.

   — Летим! — крикнула девочка-фея царице по-своему, переводчик не сплоховал, перевёл.

   — Плывём! — откликнулась Наталья Кирилловна, прикрывая веками глаза и видя себя в родной деревеньке. Даже вспомнился медвяный запах свежей соломы. Открыла глаза, потянула ноздрями воздух — от девки, которую за руку держит, юностью пахнет.

Алексей Михайлович в это самое время показывал гостям соколов. В Коломенском сокольничий терем был невелик, но держали здесь птиц отменных. С Франциском де Боттони были товарищ его по посольству Яган Карл Терлингерен де Гусман и доктор Лаврентий Рингубер. С Рингубером Артамон Сергеевич имел тайную встречу, предлагал ему место доктора при царевиче Фёдоре. Лаврентий Рингубер прежде служил в Москве, но потом ездил переводчиком в посольстве Менезиуса к цесарю и к папе римскому. Остался в Вене.

Лаврентий предложения не принял. Сказал прямо:

   — У наследника нездоровая кровь. Это не жилец на белом свете.

А в Коломенском встреча удалась. Послы много восторгались.

Соколы — чудо! Дворец — чудо! Обед восхитил: уха из сорока рыбьих пород, великое разнообразие дичи, русские меды, квасы, русские ягоды.

Единственное тёмное пятнышко оставила просьба послов: разрешить построить в Немецкой слободе протестантскую церковь.

Договорившись об отпуске посольства 13 октября, вдень Иверской иконы Божией Матери, царь проводил гостей до их кареты. Артамон Сергеевич почёта ради должен был ехать с Франциском де Боттони. Царь шепнул ему:

   — Артамон! Какой же ты у меня умница! Жду тебя на Новолетие!

До Новолетия оставались считанные дни, и Матвеев, сидя в такой роскошной, в такой удобной карете цесарского посла, вдруг понял, что надо подарить на Новый год царю, наследнику, царевичу Петру — стало быть, царице. Кареты! Всем троим — кареты!

Не долго думая принялся расхваливать венских каретников, и Боттони в конце концов назвал цену.

   — Домой на нашей доедешь! — радовался Матвеев. — Наши кареты не больно казисты с виду, но прочностью — слоны. Столкнуться с нашей каретой — всё равно что со стеной.

5

Тридцать первого августа 7183 (1674) года Артамон Сергеевич явился в Коломенское на пяти каретах! Первая как жар: золото, ярый бархат с искрами алмазов, рубинов, резьба по моржовым бивням. Сё — подарок Алексею Михайловичу. Другая карета как снег бела. Но верх тоже золотой. По белому искры самоцветов, стекла чистейшие — хрусталь. Сон, а не карета. Сё — подарок наследнику Фёдору. Третья — красного дерева, с чёрными пантерами с двух сторон, с бронзовым львом впереди — царевичу Петру. В четвёртой карете из волнистой берёзы — дерево свет струит — ехали Артамон Сергеевич и Андрей Артамонович. В пятой, обшитой голубым атласом, — Авдотья Григорьевна.

Алексей Михайлович подарками был весьма доволен.

   — В таких колымагах во святой Иерусалим не стыдно въехать! — и головой качал. — Сколько ты денег-то вбухал! Слышал, у цесарского посла карету выторговал. Что-то не узнаю.

Артамон Сергеевич засмеялся:

   — Карета Петра Алексеевича. Зверей пристроили.

   — Лев-то — ух! Царь! — засмеялся Алексей Михайлович. — Таких карет и у самого Креза не бывало.

   — Не бывало, государь! — улыбался Артамон Сергеевич, а сам поглядывал на наследника.

Фёдору его белая карета понравилась, но пошёл разглядывать льва, чёрных пантер. Головой крутил, сравнивал. И видно было — не может решить, чья лучше.

Всенощную стояли в храме Вознесения. Из Вознесения несли новый огонь, огонь 7184 года от Сотворения мира — искру Божьего Творения.

«Господи! — молился сердцем Артамон Сергеевич. — Всё ты мне дал: великую государеву службу, великий достаток, чего там — богатство, славу на всю Европу! Мудрую жену, сына, светлого разумом. Иисусе Христе! Желать ещё чего-то — грех! Сам ведаешь, я ведь не стремился ни к чинам, ни к почёту и о богатстве никогда не загадывал. Служил во всю мою мочь — и всё имею. Но ведь страшусь! Страшусь потерять данное Тобой».

   — О чём думаешь? — спросил царь, пригораживая свой огонь ладонью — с реки ветром потянуло.

Слукавил Артамон Сергеевич, не сказал правды:

   — Прости, великий государь. То калмыки в голову лезут, то Скультет, посол бранденбургский.

   — Что тебе Скультет-то дался?

   — Опять побивает на шведов идти, вернуть Орешек, Ругодив[47], ижорские да карельские земли, утраченные при Шуйском...

   — Мало нам войны с турками? Мы же посылали к шведскому королю нашего посла, чтоб его генерал Врангель вышел из Мархии, из Померании...

   — Врангеля голландцы прочь выбили. Вот курфюрст и советует не упустить время... А ещё Скультет просил возвратить княжне Радзивилловой Невль, Себеж.

   — Пусть забирает, коли подпишем в Андрусове вечный мир с королём. А калмыки-то что?

   — Присягнули твоему государеву величеству. Яков Никитич Одоевский присягу у них принял... Теперь князь Каспулат Черкасский с Мазин-мурзой да с атаманом донских казаков Фролом Минаевым отправились в Запорожье. Их там Серко ждёт — крымцев воевать.

   — Ты всё об устройстве царства — о душе думай.

   — Прости, государь. Лезу к тебе с пустяшными делишками.

   — Ах ты, Господи! — вскрикнул Алексей Михайлович, сильный порыв ветра задул его свечу.

Артамон Сергеевич тотчас поднёс свою к фитильку царской, два язычка слились, но тотчас как бы и отшатнулись друг от друга.

   — Спасибо! — сказал царь озадаченно. — А всё ж не больно хорошо... Погасла ведь.

   — Гасла, да горит ярче прежнего! — успокоил великого государя великий слуга его.

Новолетие началось ясными днями, тепло стояло летнее, да чреда событий пошла холодна и темна.

Девятого сентября умер митрополит Павел Коломенский. Патриарху Иоакиму воли прибыло. Павел мог на своём стоять, а кто теперь возразит святейшему: показал себя грозным пастырем.

Одиннадцатого сентября примчался гонец из Боровска. Скончалась княгиня Евдокия Урусова.

Артамона Сергеевича будто обухом ударили по макушке... Встал с креслица — в глазах мошки. Прежде чем идти к царю, умылся, позвал подьячего для тайных поручений, отправил в Боровск узнать доподлинно, отчего смерть приключилась, здорова ли боярыня Федосья Прокопьевна Морозова.

А к царю идти надо... Медлил. Подбирал бумаги по украинским вестям. И дождался. Царь сам прислал за Матвеевым.