Посмертные записки Пикквикского клуба - Чарльз Диккенс

Прежде чем мистер Пикквик добрался до половины своей речи, сержант Сноббин перестал его слушать, и заметно было по всем признакам, что мысль его бродила далеко от назидательных сентенций, излагаемых ученым мужем. По-видимому, он совсем забыл о своих клиентах и уже снова взялся за перо, чтобы излить на бумагу юридические мнения, накопившиеся в его голове; но мистер Перкер снова пробудил его внимание, предложив к его услугам свою золотую табакерку.

— Кто ж будет моим помощником в этом деле? — спросил Сноббин, нюхая табак.

— Мистер Функи, — отвечал Перкер.

— Функи… Функи… никогда я не слыхал такой фамилии, — проговорил сержант. — Это, должно быть, еще молодой человек.

— Да, он очень молод, — отвечал Перкер. — Он был в суде только один раз.

— Когда?

— Не помню хорошенько… этому, кажется, будет уже два или три года.

Мистер Сноббин позвонил, и через минуту вошел в кабинет его конторщик.

— Мистер Моллард, потрудитесь немедленно послать за господином… как бишь его?

— Функи, — подхватил Перкер. — Он живет в Гольборнской палате, на Грейском сквере. Велите сказать, что я очень желаю его видеть.

Мистер Моллард отправился исполнить возложенное на него поручение. Сержант Сноббин впал в задумчивость, из которой он вышел не прежде, как по прибытии самого мистера Функи.

Это был совершенно взрослый и развитый мужчина огромного размера, хотя в деле юриспруденции он мог казаться совершенным младенцем. Обращение мистера Функи отличалось чрезвычайной застенчивостью, и он говорил, беспрестанно заикаясь, что, впрочем, отнюдь не было его природным недостатком. Робкий, степенный и стыдливый, он сознавал свою юридическую неопытность и очень хорошо понимал, что его взяли здесь на подмогу за неимением лучшего юриста. Он трепетал перед сержантом и до крайности был вежлив с адвокатом ученого мужа.

— Кажется, я никогда не имел удовольствия вас видеть, мистер Функи, — сказал с надменным снисхождением сержант Сноббин.

Мистер Функи поклонился. Он имел удовольствие видеть великого юриста и привык с детских лет завидовать его громкой славе.

— Если не ошибаюсь, вы назначены помощником моим в процессе вдовы Бардль против Пикквика? — сказал сержант.

Если б мистер Функи был ловкач в юридическом смысле, он не преминул бы при этом вопросе приставить ко лбу указательный палец и припомнить, точно ли было к нему препровождено такое назначение в ряду других бесчисленных дел, которыми он постоянно был занят от раннего утра до глубокой ночи. Но невинный, как младенец, мистер Функи покраснел и поклонился в другой раз.

— Читали вы эти бумаги, мистер Функи? — спросил сержант.

На это следовало отвечать, что он еще не удосужился до сих пор вникнуть в сущность дела; но мистер Функи читал эти бумаги денно и нощно, только о них и думал и во сне и наяву с той поры, как его сделали несколько недель тому назад помощником сержанта, а потому ничего нет удивительного, если он теперь покраснел еще больше и поклонился в третий раз.

— Вот это мистер Пикквик, — сказал Сноббин, указывая пером на ученого мужа. — Познакомьтесь с ним.

Мистер Функи поклонился мистеру Пикквику с тем глубоким почтением, с каким обыкновенно молодой юрист приветствует своего первого клиента. Затем он опять обратил свои взоры на сержанта.

— Вам, я полагаю, не мешает посоветоваться с мистером Пикквиком, — сказал сержант. — Возьмите его с собой и постарайтесь внимательнее выслушать, что станет говорить мистер Пикквик. Консультация будет у нас после.

С этими словами мистер сержант Сноббин махнул рукой и, не обращая больше внимания на своих гостей, погрузился всей душой в огромную кипу бумаг, лежавших перед ним. В бумагах разбирался процесс великой важности относительно одного, умершего лет за сто, джентльмена, который осмелился запахать большую дорогу, ведущую к какому-то неизвестному пункту из другого, тоже неизвестного пункта.

Мистер Функи никак не хотел первым выйти из дверей великого юриста и скромно потащился сзади, когда Перкер и его клиент, оставив кабинет, выбрались на площадь перед домом. Долго ходили они взад и вперед и долго рассуждали о процессе ученого мужа. Результат их конференции не имел определенного характера, и юристы остались при том мнении, что заранее никак нельзя угадать приговор суда присяжных. Хорошо, по крайней мере, то, что на их стороне был сержант Сноббин: это, утверждали юристы, должно было служить великим утешением для мистера Пикквика.

После конференции, продолжавшейся около двух часов, мистер Пикквик забежал опять в квартиру своего адвоката, разбудил Самуэля, спавшего все это время безмятежным сном, и потом они оба отправились в Сити.

Глава XXXII. Холостой вечер в квартире Боба Сойера, студента хирургии

Мир и тишина в квартале Боро, в улице Лант, разливают меланхолическое спокойствие на всякую чувствительную душу. Здесь вы всегда найдете целые десятки домов, отдаваемых внаймы за самую филантропическую цену. Дом в Лантской улице никак не подойдет, в строгом смысле слова, под разряд резиденций первого сорта; но тем не менее Лантская улица — самое вожделенное место для всякого смертного с философской натурой. Если вы желаете уединиться от шумной толпы и удалить себя от соблазнов лукавого света, я готов, по чистой совести, рекомендовать вам Лантскую улицу, как единственное убежище в целом Лондоне, где вы иной раз не увидите ни одной человеческой души, хотя бы пришлось вам от утра до вечера просидеть у открытого окна.

В этом счастливом захолустьи приютились с незапамятных времен праздношатающиеся переплетчики и букинисты, дюжины две прачек, два-три тюремных агента по части неоплатных должников, небольшое количество домовладельцев, занятых работами на доках, пять-шесть модисток и столько же художников по части портняжного искусства. Большинство жителей промышляет преимущественно отдачей меблированных покойчиков внаймы или посвящает свою деятельность здоровому и сердцекрепительному занятию мытья и катанья многосложных принадлежностей мужского и женского туалета. Главнейшие черты оседлой жизни в этой улице с ее внешней стороны: зеленые ставни, билетики о сдаче комнат на окнах, медные дощечки на дверях и ручки колокольчиков на косяках; главнейшие виды животного царства: трактирный мальчик, юноша с горячими пирогами и бородатый муж с лукошком картофеля на своих могучих плечах. Народонаселение ведет кочевую жизнь и по большей части исчезает по ночам в конце каждой четверти года13. Казенные доходы собираются очень редко в этой уединенной долине, поземельная пошлина сомнительна, и водяное сообщение весьма часто прерывается.

Мистер Боб Сойер и неизменный друг его Бен Аллен сидели задумавшись перед камином в скромной квартире первого этажа. Был вечер, и они ожидали мистера Пикквика с его друзьями. Приготовления к принятию гостей были, по-видимому, окончены. Зонтики из коридора были взяты и поставлены в темный уголок за дверью гостиной, шаль и шляпка хозяйской служанки не украшали более лестничных перил; на половике перед наружной дверью были одни только калоши, забрызганные грязью. В коридоре на окне весело горела сальная свеча, озаряющая мрачный путь в квартиру студента медицины. Мистер Боб Сойер самолично путешествовал за крепкими напитками в погреб иностранных вин и воротился домой, сопутствуемый мальчиком, который, чтоб не ошибиться домом, шел по его следам с корзинкой бутылок. Горячий пунш, приготовленный в спальне, уже давно шипел в объемистом сосуде из красной меди; маленький столик для карточной игры, покрытый зеленым сукном, был поставлен в гостиной на приличном месте. Рюмки и стаканы, взятые на этот случай из ближайшего трактира и у хозяйки, были аккуратно расставлены на подносе, который пока что скрывался за дверью на площадке.

Но несмотря на эти в высшей степени удовлетворительные признаки домашнего комфорта, лоб мистера Боба Сойера, сидевшего перед камином, был омрачен каким-то зловещим облаком думы, гнетущей его мозг. Выражение дружеской симпатии проглядывало также весьма резко в чертах мистера Бена Аллена, когда он пристально смотрел на уголья в камине.

После продолжительного молчания, мистер Аллень открыл беседу таким образом:

— Ну да, это нехорошо, что она заартачилась как нарочно на этот случай. Что бы ей не подождать до завтрашнего утра?

— Поди вот, толкуй с нею, — отвечал мистер Боб Сойер: — если она разбушуется, сам черт ее не уломает. Презлокачественная натура!

— Ты бы ее как-нибудь подмаслил.

— Подмаслил, да что в этом толку? Она говорит, что если я сзываю гостей и намерен задавать балы, так мне, дескать, ничего бы не стоило уплатить ей «этот маленький счетец».

— Неужто она не понимает, что балы можно благоразумному джентльмену давать экономически, особыми средствами, не истратив ни гроша?